Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов

них был лучше прожитого, чтобы сами они становились лучшими. Особенно теперь, когда они с такой силой потянулись к новому.

Вчера газеты опубликовали сообщения о Пленуме Центрального Комитета и тезисы доклада на будущем съезде. Раздел «Развитие социалистической промышленности» Димин прочитал залпом. Возникла потребность поделиться мыслями с другими, послушать. Он позвонил председателю завкома, Сосновскому и долго разговаривал с ними, читая в трубку целые абзацы. Те разделяли его настроение, но, как казалось, больше говорили о стране, о ее месте в мире и мало о людях, которые должны были выполнять планы. В тезисах же, по мысли Димина, это было главным. Потому так и думалось о заводе, городке, автозаводцах.

Димин подходил уже к парткому, когда его догнал лимузин главного инженера.

— Приветствую! — выйдя из машины, поздоровался Сосновский.— Ты к себе, Петро Семеныч? Спешишь?

Димину взаправду нужно было в партком, но потянуло поговорить, и они двинулись вслед за машиной.

— Что скажешь? А? — спросил Димин, с любопытством наблюдая за Сосновским.

— Изрядно… А главное, задача ясна… И если не хотим, чтобы били, придется снова крутиться.

— Ну, будут бить или нет — это третья статья. Только бы свое выполнить.

— Все-таки… Любят еще некоторые упражняться на других.

— У словаков на этот счет крылатые слова есть. Врагов не бойся! Сколько их — не считай! Или еще: борясь — ищи, нашел — отстаивай.

— Смело…

За автомашиной они вошли на территорию завода. На главном корпусе рабочие устанавливали огромные, больше своего роста, буквы — приветствие съезду. Прочитав лозунг, Димин оживился и с хитрецой почесал подбородок.

— А смелость нам, кстати, ох как сейчас пригодится!

— Ее у нас и так хоть отбавляй.

— Смотря в каких случаях. Когда защищаемся — правильно, дюже смелые…

Из приемной главного инженера Димин позвонил в партком, предупредил машинистку, чтобы при надобности искала его на заводе. Побывав на главном конвейере, в экспериментальном, решил заглянуть в литейный.

Кашин, который всё больше убеждался, что секретарь парткома недолюбливает его, встретил Димина настороженно.

— Конечно, приветствую! Придется засучить рукава и нажимать,— подхалимисто, но с пафосом сказал он, видя в словах Димина какой-то подвох.— Нам не впервой!

— Настоящее соревнование нужно.

Эти слова укрепили Кашина в его подозрении. Завод уже три года держал переходящее Красное знамя Совета профсоюзов, но в литейном соревнование едва тлело, хотя и заключались договоры, брались обязательства. Оживление наступало разве в предпраздничные дни или накануне знаменательных событий. Причин этому было много. Но одной из них являлось то, что Кашин к соревнованию относился скептически. Как к забаве, которую невозможно игнорировать открыто лишь потому, что там, вверху, ее считают необходимой и важной. А раз считают, значит пусть так и будет. Про это он, конечно, никому не говорил, но его отношение само собой передавалось другим. Если не было надежды, что цех получит премию, Кашин не ходил даже на заседания завкома, где подводились итоги соревнования. А если присутствовал и выступал, то словно через силу, приводя в пример все одних и тех же рабочих.

— Можно и соревнование,— пообещал он.

— Как Алексеев? Ничего нового не придумал еще? — поинтересовался Димин, понимая, почему Кашин смешался, и сознательно будоража его.

— Нет покуда, пьет много, дурак!

— Жаль. Отбили охоту у человека. А Комлик?

— Опять поставил бригадиром.

— Откуда такая милость вдруг? Не рано ли? Пусть пережил бы как следует.

Кашин хотел было рассердиться, но неожиданно залебезил:

— Но он работник, Петр Семенович. Мало кто сравняется с ним.

— Не такой уж и работник. За собственным домом вообще навряд что видит. Слишком уж заботу о человеке по-своему понял…

В начале обеденного перерыва Димин подошел к бригаде Прокопа Свирина. Подумал, что и ходил по цехам будто искал именно их. Сев на опоку, которую фартуком застлала Кира, предложил почитать тезисы.

Вокруг стали собираться рабочие.

2

Иногда в человеке происходит нечто подобное на цепную реакцию. Разбуженный в чем-то одном, он жаждет деятельности и в другом: хочется пожить полнее.

В субботу, после работы, Михал с Диминым не удержались и решили съездить на охоту — хотя бы недалеко и ненадолго.

Проголосовав у Дворца строителей, влезли в кузов полуторки и покатили. Оделись они по-охотничьи — в ватники, поэтому, когда выехали в поле, подняли воротника пиджаков и, сидя спинами к кабине, прижались друг к другу. Но ехать было приятно: светило солнце, дали простирались по-осеннему чистые, соснячки, перелески, березы по сторонам шоссе выглядели необычайно милыми.

Возле Тростенца, на пригорке, маячил серый, строгий обелиск — памятник жертвам Тростенецкого лагеря смерти. Но и он привлек внимание и опечалил только на мгновение — так много вокруг было света и простора, которые не часто доводилось им видеть. У Михала пробудилось даже удивление: как это так — минуло лето, надвигается глубокая осень, а он, пожалуй, и не замечал перемен? Когда это опустело и побурело поле? Когда поспели зазеленеть озимь и зазолотиться березняк? Жадно вдыхая ядреный воздух, Михал поглядывал по сторонам. И очень забавляло его вот так ехать и смотреть.

— Оторвались мы, браток, от природы,— наконец сказал он.

— Да-а,— согласился Димин, но заговорил об ином: — Тяжко, Михал, всё время жить для других. Наставляешь, наставляешь… Даже сам чувствуешь, что скучным становишься.

— Вот это и значит природу забыть. А ты больше собою будь. Ей-богу…

На девятнадцатом километре они постучали по кабине, чтобы шофер остановил машину, и гравийкой, также обсаженной березами, двинулись к лесу.

Осень в этом году затянулась, листопад был поздний. Шорох в лесу пугал зайцев. Падая, листья шуршали в ветвях, и это казалось им страшным. Чтобы уберечься от возможной беды, зайцы искали приюта на пашнях, по вырубкам и в ельнике.

Договорились пойти вдоль болота, поросшего лозой, березками, хилыми сосенками. За ним виднелись поле, кустарник, а еще дальше — бурые пригорки и синий зубчатый лес на горизонте. На охоте Димин волновался, завидовал, если везло другим, старался забежать вперед. Так случилось и сейчас: он оттолкнул Михала от себя, взял в руки двустволку и, перепрыгивая через ямки, зашагал вдоль болота.

Михал проводил взглядом его подвижную, мало знакомую в ватнике, фигуру, безобидно подумал: «Не терпится? Ну что ж, беги, беги…» Зарядив берданку, он поправил пояс с патронташем и неторопливо взял правей, по пашне. Но когда раздался выстрел, сердце у него екнуло, и он побежал, пока не увидел в лощине Димина. По тому, как