Учебный плац - Зигфрид Ленц

Если то, что говорят, правда, значит, шеф хочет, чтобы мне досталась бо́льшая часть участков с хвойными — елью, лиственницей, араукарией и голубыми елями, моими голубыми елями, и всем, что довольствуется тамошней песчаной почвой; можжевельник тоже станет моим — я мог бы постоянно жевать его ягоды, высушенные на открытом воздуху и свету месте. Однако сосны, свои красивые парковые сосны, кора которых после пятидесяти лет приобретает пестро-белый цвет, шеф вряд ли мне предназначил, но если то, что говорят, правда, я получу трехлетние сеянцы тиса, которые так чувствительны к солнечным ожогам.

Нет, этого не может быть, они ошибаются, хотят меня испытать или разыгрывают меня, но почему, почему шеф никогда меня не спрашивал, считаю ли я себя способным управлять землей, он, который здесь всем распоряжается, ведь хорошо знает, что я с этим не справлюсь, не смогу все мгновенно решать, как он, который сразу понимает суть дела и, походя продолжая разговор, вырывает ненужные растения. Однажды он мне сказал: «В нашем деле, Бруно, главное не видишь, а чувствуешь». Но так как ему обо мне все известно и он знает меня как никто другой, он, конечно, не поручит мне того, с чем я не справлюсь. Но если это правда, то когда-нибудь мне будут принадлежать и участки с некоторыми плодовыми, низкоствольными и шпалерными посадками из яблонь, а по другую сторону — из черешен, для торможения роста которых в высоту шеф использовал медленно растущие подвои, поскольку высокорослые формы деревьев затрудняют сбор урожая.

Здесь, у однолетних теневыносливых вишен, мы тогда брали пробы земли, до сих пор слышу стук молотка, которым он забивал в землю обрезок железной трубы, самой обыкновенной трубы, заменявшей нам почвенный бур, и все еще ощущаю между пальцами эти пробы — клейкие, зернистые и грубые. Там находился учебный блиндаж с закопченной амбразурой, при резком восточном ветре и в дождь мы искали там укрытие, в самый бункер мы не забирались, поскольку он был забит высохшими отбросами, мы оставались снаружи, смотрели на покрытую рубцами солдатскую землю и думали каждый о своем. Земля свежая, богатая, гумусированный песок и мягкий суглинок, а где ей нужна известь, она ее получает. На участках нечего ни менять, ни улучшать, я оставил бы все так, как сделано шефом, даже высокоствольные липы, которые, верно, скоро отправят для посадки аллей, я бы там оставил.

Это Мирко, да, да, я тебя вижу, он вносит в землю симазин — против сорняков, против всходов светочувствительных сорняков; хотя у шефа имеются среди сорняков и друзья, мы должны избавлять от них почву, ведь они самые опасные конкуренты культурных растений, между ними идет вечная борьба за воду и питательные вещества, а между молодыми растениями — и за свет. Нет, я не подойду к нему, не стану интересоваться ни им, ни его опрыскивателем, не то он еще решит, что я собираюсь его проверить: правильно ли составлена смесь, подумал ли он о выносливости и о том, что каждая почва требует своей особой обработки. Не могу себе представить, что он знает то, что знаю я, что Магда со своими новостями сперва идет к нему, не могу такое подумать. И чего он всегда такой веселый, так важничает; какую бы работу ему ни поручили, он выполняет ее так, будто от нее все зависит, все наше существование, самой что ни есть чепуховой работой норовит обратить на себя внимание.

Между нами полное понимание, между посадками и мной, иногда я с ними беседую, как это делает шеф, иногда его же словами хвалю; тисы — больше, чем лиственницы, поскольку они вынуждены защищаться от птиц и мышей; но больше всех других я расхваливаю голубые ели, когда они уже посажены в гряду и привязаны к колышку. Голубые ели, те меня всегда узнают, я это чувствую, они не шевелятся, не выпрямляются, услышав мои шаги, и все-таки меня узнают, протягивают мне свои зеленые мягкие лапы, которые я готов без конца держать в руках и осторожно поглаживать. Может, если б на то была моя воля, я бы увеличил число участков с голубыми елями, мог бы отказаться от лип, а также от теневыносливых вишен, чтобы вместо них посадить голубые ели; а в остальном все могло бы остаться как есть. Уже нет ям, шеф оказался прав. Мне уже незачем бояться, как в прошлое дождливое лето, когда передо мной постоянно открывались глубокие ямы, темные ямы, и не только тут, в посадках, но и на Тополиной аллее, и даже в Холленхузене, мне приходилось на каждом шагу остерегаться, как бы передо мной вдруг не оказалась яма и я туда не упал, под конец я ходил только ощупью, но шеф позаботился о том, чтобы ямы исчезли и я мог снова уверенно ходить.

Они здороваются со мной, оба снимают кепки, это люди Элефа, они подстригают нашу ветрозащитную изгородь, зеленую стену; возможно, Эвальдсен сегодня послал бы меня к ним, чтобы я им показал, как это делается; но я уже вижу, они слишком усердно взялись за нижние ветки, а боковые подстригают так, что все будет криво и косо. Беспорядочно растущее надо убрать, торчащее, чтобы освободить место ведущим побегам; не осторожничайте, ничто так не способствует росту, как хорошая обрезка. Удивительно, как растения в живой изгороди поддаются воспитанию, если только достаточно рано начать их формировать.

На валун, мне надо взобраться на валун, с него я смогу почти все обозреть. Как легко серые лишайники рассыпаются в порошок, обращаются в пыль и все же не умирают. «Когда нужно, — сказал однажды шеф, — лишайник может ожить на любом камне, он цепляется за него и живет на свой лад». Как режет глаза солнечный свет! Пронизанный им воздух дрожит над нашим морем деревьев. Значит, это и еще все вплоть до железнодорожной насыпи и до сложенной мною каменной ограды — это тот участок земли, на доходы с которого мы живем, его радость, его гордость, та земля, что он будто бы предназначает мне. Кто владеет ею, тот не может не выделяться, о нем станут судачить, о его происхождении и способностях, и многого, очень многого от него ждать — советов и указаний; он должен будет постоянно доказывать свое превосходство и не терпеть особых неудач. Стоит ему появиться, как все уже станут шептаться: «Вон он, вон он там идет», — и кланяться, потуплять глаза, гордиться, когда он стоит рядом, и если он ненароком что спросит, так все в наилучшем порядке. Он не вправе унывать. Не может по