Добролёт - Валерий Николаевич Хайрюзов

хотели встретиться и поговорить с Астафьевым. Олег договорился с Раисой Гостевой, возглавлявшей городской отдел культуры, чтобы гостям выделили большой автобус, и мы все вместе покатили в Овсянку на речку Ману. По дороге заехали в Академгородок и забрали с собой Виктора Петровича. Попутно посетили кладбище, где в августе 1987 года была похоронена дочь Астафьева, Ирина, тело которой привезли тогда Виктор Петрович и Олег из Вологды. Положили цветы, постояли у огромной, литой из металла оградки. Светило солнышко, воздух был прозрачен и по-осеннему свеж, уже наполовину с берёз опал жёлтый лист и сухо мялся под ногами, как бы подсказывая, что всё на земле тленно и временно. Пока Астафьев собирал с могилы лист, мы тихо пошептались, предположив, что Виктор Петрович предусмотрительно отгородил землю и для себя. Затем заехали в дом, где летом он уединялся для работы. Но и там задержались недолго, сорвали несколько уже подмороженных ранеток, походили по двору, так и не попив чаю, и вновь покатили дальше прямиком к Анатолию Буйлову. Астафьеву больше нравилось быть званым гостем, чем гостеприимным хозяином.

Буйлов строил прямо на берегу Маны огромную теплицу, а рядом рыл котлован под подвал, а малолетние сыновья помогали. Когда я подошёл к краю и заглянул вниз, то в голове мелькнуло, что Толя решил вручную одной совковой лопатой выкопать такой же котлован, в которых на якутской земле добывали алмазы. Я уже знал, что он спроектировал подвал для хранения сельхозпродукции, которую он собирался получать со своего огромного огорода и теплицы, и, по его прикидкам, запасов в нём должно было хватить на всю красноярскую писательскую организацию. Землю Толя кидал снизу на один уступ, с него на другой и лишь только после этого выбрасывал лопатой на поверхность. Каторжный труд. А далее его пацаны на маленьких тачках развозили землю по огороду. Толя сказал, что у них нормированный рабочий день и вечером он выдаёт каждому заработанные рубли.

– Мы пишем повести и рассказики, а вот у Буйлова эпический замах, везде и во всём! – поражённый открывшейся стройкой сказал я Пащенко. – Уже выдал «Большое кочевье», «Тигроловы», теперь пишет «Дебри». А возможно, напишет ещё и «Котлован» – о крепком русском хозяине, который накормит всю Россию.

– Посмотрим… – с какой-то неопределённостью в голосе ответил Олег.

Нам показалось, будто Буйлов не ожидал, что к нему на дачу нагрянет столько гостей. В ту пору мобильных телефонов ещё не было и предупредить о приезде было невозможно. Сопровождавшая писателей Гостева прихватила с собой торт. Но пока собирались, пока заезжали за Виктором Петровичем, затем на кладбище, прошло немало времени. И так как в планы Виктора Петровича не входило кормить такую ораву, то решили попить чаю у Буйлова и ехать обратно. Автобус остановился у крепкого, сколоченного из пилёных досок забора. Вся писательская братия, охая и ахая, разбрелась по участку смотреть грядки, заготовленные доски, брёвна, кирпич, затем расселась вокруг Виктора Петровича, и он начал кормить гостей своими таёжными байками. Буйлов, поднявшись из котлована, усадил свою жену Дарью чистить картошку, а сам вытащил из-под грубо сколоченного рабочего топчана мешок с гречкой, растопил печь и принялся варить кашу по-таёжному.

Каша поспела быстро. Буйлов достал из-под того же топчана ящик с тушёнкой, несколько бутылок спирта, начал разводить его, а мы дружно принялись вскрывать банки с тушёнкой, женщины расставили тарелки, кружки и разложили возле каждой ложки. Ме́ста за грубо сколоченным длинным столом хватило всем, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Вскоре после первого тоста, который был предоставлен Виктору Петровичу, все, в том числе и женщины, хватили спирту за гостеприимных хозяев, за сибиряков, за Виктора Петровича. Как говорят, война войной, а есть-то хочется. Позже все решили, что вкуснее таёжной каши, приготовленной матёрым Буйловым, никто и никогда не ел.

Темнело. Гости с песнями расселись в автобусе, и я вдруг, глянув в окно, увидел, как Буйлов построил у заплота всю свою семью, и они дружно начали махать ладошками, прощаясь с гостями. Но гостям было уже не до них: все были сыты, пьяны и, как говорится, мыслями в дороге. Виктор Петрович вновь вспомнил Колю Рубцова и запел:

Потонула во тьме

Отдалённая пристань.

По канаве помчался —

Эх! – осенний поток…

Вот так, с песнями, через час мы были уже в Красноярске.

Позже мне Олег обмолвился, что тот ящик с тушёнкой он привёз Буйлову накануне. А в 1992 и 1993 годах к Олегу как основателю «Красноярской газеты» один за другим приезжали на два-три дня Виктор Алкснис, Эдуард Лимонов, Владимир Жириновский, Александр Стерлигов, Михаил Астафьев, Владимир Исаков, Илья Константинов, Нина Андреева, Светлана Горячева, Александр Проханов, Сергей Кургинян, Тадеуш Касьянов. Многих из них Олег возил в Овсянку к Буйлову посмотреть на живого тигролова, послушать его таёжные рассказы, проекты и прожекты, связанные с планами по обустройству загородного гнезда.

Приезжая в Иркутск, Толя и мне показывал чертежи теплицы, бани и огромного дома, которые он собирался построить на берегу Маны. С его слов я знал, что он построил в дальневосточной тайге уже не одно зимовье, и верил, что Буйлов способен и на этот подвиг. Но оказалось, не стоит этого делать. Позже произошло непредвиденное: под тяжестью выпавшего снега обвалилась стеклянная крыша гигантской теплицы. При расчётах перекрытия, как потом отмечал Толя Статейнов, не хватило Буйлову грамотёшки. Затем начались семейные неурядицы. После развала страны честные и правдивые писатели стали не нужны власти, ручеёк гонораров усох, оставалось одно – идти по миру с протянутой рукой. Приехавший в Красноярский край генерал Лебедь выделил Толе трёхкомнатную квартиру в Дивногорске, и на этом дверка захлопнулась. Пащенко чем мог пытался помогать Буйлову: давал деньги, возил к нему известных людей. Но нельзя пережить за человека его нескладную жизнь. Растерянный Буйлов, заблудившись в бытовых и жизненных дебрях, ушёл от Дарьи, от собственных детей и уже с новой, молодой, но пьющей женщиной уехал в Тайшет, чтобы усыновлять и высиживать, как таёжная кукушка, чужих детей, и, как выяснилось чуть позже, это стало его последним кочевьем…

* * *

Мне запомнилась одна из самых грустных встреч с Распутиным в Иркутске. Был поздний осенний вечер. Свернув под арку, заметил впереди идущего пожилого человека. Обгоняя его, я неожиданно для себя увидел, что это, тяжело шаркая подошвами, бредёт Валентин Григорьевич. Я осторожно дотронулся до его плеча.

– А, это ты, Валера, – узнал он меня. И, помолчав немного, добавил: – Помнишь, ты мне рассказывал, как тяжело