Капитан прыгуна К2.0 - Евгения Чепенко

— Какой нетерпеливый, — пробормотала она. — Я же не могу одновременно говорить что-то осмысленное и искать. На стенах ничего, ровная поверхность. На пломбах тоже. Но тут по центру небольшое возвышение…

Арга неожиданно прошептала витиеватое такое ругательство на русском, вполне в духе Сура, и тут же извинилась.

— Что там?! — я приготовился нырять вниз, спасать свою упертую жену.

— Не знаю, — вздохнула Селене озадаченно. — Это скульптура из того же черного материала, что и камера… По-моему, это вовсе не порода. Что-то искусственное. Арга, ты можешь оценить?

— Нет. Нужны образцы или сканер помощнее ваших.

— Глеб, кажется, это миниатюрная копия космического корабля.

Я нахмурился.

— Кажется или вполне уверена?

— Уверена. Модель мне не знакома, но я убеждена, что это корабль. Детализация фигурки невероятная. Кажется, и возвышение и сама скульптура вырезаны из цельного куска. Или отлиты? Я не понимаю.

— Обойди его по кругу и возвращайся, — отчеканил я. Достаточно мне нервы мотать!

Я ждал возражений, но на этот раз Селене и не подумала сопротивляться.

— Есть, капитан.

Глава четвертая

Илмера Селене

Сравнение по базе результатов не дало.

Трехмерная модель инопланетного корабля медленно вращалась на центральном стенде. Мы стояли полукругом и бестолково пялились на полупрозрачного чужака. Пурпурные линии света изящно полдчеркивали его округлые формы. Острых углов почти не было. В сравнении с ним наш прыгун стороннему наблюдателю показался бы хищником. А этот…

— Не, ну чисто летающая тарелка из старых сказок, — прыснул в очередной раз Сур. — Все равно это буду повторять.

Конечно, он отличался от тех забавных старинных фотографий, где художники на свой лад обыгрывали изображение летающей тарелки, но что-то общее отдаленно найти можно было.

— Эта часть похожа на световой парус, — Иска протянула руку и указала на выступающий гребень, соединяющий несколько секций корабля.

Она стояла рядом с Тимом, который выглядел более чем скованным. Напряжение буквально застряло в его прямом, как палка, позвоночнике и отлично читалось на лице. Будь его воля, он бы сбежал сейчас куда подальше. Эйлла опустила руку обратно на панель и то ли случайно, то ли нарочно пололожила ее так, что мизинцы ее и Тима соприкоснулись. Нимаев вздрогнул и отдернул кисть, будто обжегся.

Если бы я не смотрела в этот момент в их сторону, ничего не заметила бы, но я все видела, и сердце тисками сжало. Какую же отчаянную боль должна была испытывать в этот момент моя малышка! Глаза ее заблестели, но она стойко вынесла унижение.

— Мы даже размеры точные не можем просчитать, — задумчиво прокомментировал Глеб.

К счастью, он все это время смотрел только на модель. Нужно было срочно увести отсюда Птичку и, наконец, поговорить с ней откровенно.

— Все, — я оттолкнулась от панели и погладила по плечу Иммэдара. — Вы еще попробуйте, а мне надо переключиться!

— На что? — он рассеянно взглянул на меня через плечо.

Я улыбнулась любопытному мужу.

— На тексты. Вытащу промежуточные результаты сравнительной экспертизы – возможно там уже есть что-то интересное. Заодно поем. Проголадалась. — Я развернулась и как бы невзначай окликнула дочь. — Иска, поможешь маме?

— Да. — Эйлла, как стояла с опущенным взглядом в пол, так и, не поднимая головы, развернулась и пошла за мной следом.

Обернуться Тим и не подумал. Инопланетная тарелка ему теперь важнее той, кого он обещался беречь пуще собственной жизни!

— Зайдем в нашу с папой каюту? Не возражаешь?

Она не возражала. Поникшие плечи, нарочито веселая улыбка на губах и широко распахнутые глаза, полные бесконечной печали. Стоило двери закрыться за ее спиной, как я взяла ее тонкие холодные пальчики в свои ладони и сжала.

— Эйлла, — прошептала я мягко.

Увы, мне не дано было знать, каково это иметь маму в юном возрасте, когда она нужна, как воздух. Все девичьи этапы, все сомнения и трудности я была вынуждена преодолевать в одиночку. И много позже мне пришлось самой строить модель материнства для дочери-подростка, разрабатывать свои границы на основе научных теорий тала, изучать опыт женщин в семье Глеба, анализировать их ошибки. И вот настал тот момент, когда все сомнения в собственных решениях развеяны, как дым. Мне удалось не окунуть ее в свою тревожность, удалось не сорваться в пропасть дружбы с собственной взрослеющей дочерью, я осталась для нее настоящей мамой – той, кто стоит за спиной и вовремя подхватывает. Незыблемая опора, не меняющая роли от случая к случаю. Та, кто безусловно доверяет, кто безусловно любит, кто поделится опытом, но не навяжет его.

— Мама… — всхипывала Эйлла, рыдая у меня на груди. — Мама…

Я удерживала ее, гладила по волосам, спине, целовала в макушку и чуть покачивалась из стороны в сторону, как когда-то давно, когда упрямая девчонка сидела у меня на коленях и категорически не желала засыпать.

Осторожно, ненавязчиво, шаг за шагом, я довела ее до кровати и усадила на матрас.

— Много он понимает, — прошептала я на грани слышимости, спровоцировав надрывный душераздирающий стон и новую волну рыданий.

— Он хороший, — кое-как удалось выговорить Птичке через минуту. Только поди поверь в «хороший», когда дочь слезами заливается.

Я вздохнула и вновь, теперь уже сидя, начала раскачиваться из стороны в сторону и напевать старую, как мир, колыбельную о могучем Кюн, что хранит Эоруум, и стойкой Кара, что заботится о Эолуум, о холодной Вселенной, чья мудрость породила саму Жизнь, и маленьких детях, чья искренность помогает рождаться Истине.

Минут через десять рыдания сошли на нет, остались лишь одиночные прерывистые всхлипы, и малышка решилась на свой первый вопрос.

— Я ему противна, да? — Никакого здравого смысла, одно лишь наивное самобичевание.

Я вздохнула. Расти ей еще и расти.

— Думаю, нет.

Она приподняла голову и с надеждой взглянула на меня.

— Правда?

Я взяла ее за плечи, посадила ровно, а после аккуратно пальцами стерла остатки влаги с опухших покрасневших глаз.

— Расскажешь по порядку?

— Папа рассердится, — Эйлла вновь поникла.

Я чуть наклонилась и заглянула ей в глаза, вынуждая таким нехитрым образом распрямить спину и хоть немного поверить в свои силы.

— Папа тебя обожает, если на кого и рассердится, то точно не на тебя.

В теплых, как летняя ночь, глазах зажглось недоверие. Улыбка