Мой враг — королева - Виктория Холт

Он имел в виду именно это, иначе бы не сказал. Я чувствовала, как волна ревности захлестывает меня, ибо моя любовь к Эссексу возросла еще более, что, я должна признать, произошло не без влияния королевы — женщины, отнявшей у меня сначала мужа, а потом сына.

Она не менее была предана Лейстеру, чем в былые дни. Иногда я думала, что Лейстер был для нее как муж, а Эссекс — как молодой любовник, но, так как она была женщиной, причем очень эгоистичной, она не могла перенести, чтобы хоть один из них принадлежал другой, пусть даже жене или матери.

Испанская угроза возрастала и занимала все умы; Нидерланды бедствовали. Лейстер был послан туда вновь, на этот раз с поручением посоветовать им договориться с испанцами мирно, ибо королева, под давлением угрозы ее собственным берегам, не могла более оказывать помощь.

Она не позволила Эссексу сопровождать своего отчима.

— Мне нужен кто-то, кто развлекал бы меня, — сказала она и пожаловала Эссекса в свои стремянные — пост, который она отобрала у Лейстера, дав ему взамен пост лорда стюарда королевского дома. Она дала Лейстеру понять, что он у нее — один и никто не сможет заменить его, и в то же время она желала иметь возле себя его молодого пасынка.

Лейстер должен был бы понять: когда королева отдает свою любовь кому-то, то это навсегда. Бедняга! Такой старый и больной. Где тот красивый, дерзкий герой ее юности и моей? Его не было более, а вместо него был толстый, багрянолицый человек с подагрой и прочими болезнями — результатом неумеренной жизни.

Она твердо стояла на его защите всю жизнь. Она вынесла и грязную тайну смерти его первой жены, и его женитьбу на мне, и его попытки обмануть ее, и поражение его в Нидерландах. Она была самой верной из любовниц.

Она, как и прежде, увлекалась нарядами и теперь носила преимущественно белое. Она любила этот цвет всегда, но теперь он шел к ее стареющему лицу, и я была согласна с нею. Она сохранила свою нежную кожу, и ее умеренность в еде не повредила юношеской стройной фигуры. Она обладала неоспоримым изяществом — я и в самом деле не видела никого с такой же хорошей осанкой — и со стороны она могла показаться почти юной, а пышность и блеск, которыми она себя окружала, заставляли еще при жизни воспринимать ее как бессмертную.

Зная Эссекса, я предполагала, что он некоторым образом влюблен в нее. Он не мог оторваться от нее. Все лето он провел при дворе, и зачастую они сидели с королевой ночи напролет, играя до утра в карты. Как раз тот факт, что он всегда бывал откровенен, видимо нравился ей, поскольку он не скрывал своего восхищения ею, а всякое сокрытие чувств было ему чуждо. Восхищение же молодого человека, который был моложе ее более чем на тридцать лет, должно было быть приятно любой женщине.

Я могла понять ее, так как знала, что для нас значат восхищение и любовь молодых мужчин. Я продолжила свои отношения с Кристофером Блаунтом, который вернулся из Нидерландов более умудренным, более властным и любвеобильным, чем уезжал туда, но все эти качества импонировали мне. Я позволяла ему владеть собой, и мы продолжили наши любовные отношения, которые представляли для меня романтику и интерес уже тем, что необходимо было скрываться.

Я опасалась за него в случае, если наш роман раскроет Лейстер, того же опасался и он, однако это только придало страсти нашим отношениям.

Тем временем Эссекс все более вызывал зависть мужчин двора, и в особенности Уолтера Рейли, который чувствовал, что его обошли. Рейли был старше Эссекса и много умнее. Он льстил королеве, но мог сказать и правду тогда, когда находил это выгодным. В придачу к цветущему внешнему виду, который немедленно привлек королеву, он обладал еще и многими талантами и проницательностью. Она называла его «моя Вода», и это ласковое прозвище было показателем ее любви к нему.

Старые фавориты также оставались при дворе и также томились завистью. Бедный Хэттон, как и Роберт, стремительно старел, то же можно было отнести и к Хинеджу, но в силу ее преданности им за то, что когда-то они служили ей, она оставила их при себе. Она была почти так же преданна им, как и Роберту, за исключением того, что знали все при дворе: никто и никогда не мог занять в ее сердце места, принадлежавшего Лейстеру, любовнику ее юности — ему она была верна всегда.

Эссекс и дочери приносили мне небольшие придворные анекдоты, которые я очень любила. Пенелопа была в восторге, что ее брат — фаворит королевы, и заверяла меня, что вскоре он настоит на том, чтобы я была принята.

— Я не желала бы вернуться на таких условиях, — сказала я.

— Миледи, вам следовало бы согласиться на любые условия, — возразила Пенелопа. — Вам никогда уже не доверят важного поста, но я не вижу причины, почему бы вам не быть при дворе как графине Лейстер.

— Удивляюсь, как она любит обнародовать свою ревность, — произнесла я.

— Она расцветает на ревности, — сказала Пенелопа. — Хэттон подарил ей оправленное в золото ведерочко и черпак с припиской, что она может в любой момент пользоваться водой, что находится под рукой, намекая на Рейли, конечно. Представляешь, что она ответила Хэттону? Что он может быть уверен: вода никогда не зальет ее берегов, поскольку он сам знает, насколько ей дорог ее барашек. Она любит, когда борются за ее расположение. Это помогает ей забыть отражение в зеркале, которое так злит ее, потому что не льстит, как ее фавориты.

Я спросила Пенелопу, как складывается ее жизнь и она, пожав плечами, отвечала только, что вечно беременна и однажды, пожалуй, скажет лорду Ричу, что более не намерена становиться беременной, так как дала ему достаточно детей.

Ее частые беременности не состарили ее и не ухудшили ее здоровья, она была все так же свежа и прекрасна, как всегда, и мне временами хотелось посвятить ее в свой роман с Кристофером.

Она рассказывала, что Рейли — первейший соперник Эссекса и нужно предупредить нашего Роберта, чтобы он не был слишком откровенен с королевой и пользовался своим прямодушием лишь тогда, когда это бывало ей приятно и когда она испрашивала прямого ответа.

— Мы пойдем в таком случае против его натуры, — сказала я, — это то, чего он никогда не сделает.

Мы говорили об Эссексе с большой любовью, ибо Пенелопа так же была преданна брату, как и я — сыну. Мы обе очень гордились им.

— Но Рейли умен настолько, — добавила она, — насколько наш Робин никогда не будет. Он постоянно ищет своей выгоды, выпрашивая у королевы каких-то благ. Однажды она спросила его, когда он перестанет, наконец, быть нищим. Он довольно резко ответил, что только тогда, когда она перестанет быть благодетельницей. Она засмеялась от всей души. Ты же знаешь, как она любит остроумие. От Робина этого ждать тщетно. Одного я боюсь: он может переоценить свою привлекательность. И тогда случится беда.

Я ответила, что ничего страшного нет, ибо, когда ее фавориты переступают дозволенную черту, она прощает их. Есть пример Лейстера.

— Но другого Лейстера нет и не будет, — трезво сказала Пенелопа.

И я знала, она права.

Я все более влюблялась в Кристофера. Я находила его интересным, но теперь он уже не так благоговел передо мной, обнаружив, что я нуждаюсь в нем столь же, сколько и он — во мне.

Он рассказывал мне о своей семье, благородных кровей, но почти нищей. Его дед, лорд Маунтджой, прокутил все состояние, а отец забрал у семьи последнее, пытаясь отыскать философский камень. Уильям, старший брат Кристофера, не имел уважения к деньгам и прокучивал все, что имел, и даже более, так что от состояния семьи ничего не осталось.

Надеждой был средний брат Чарльз. Чарльз объявил о намерении служить при дворе и поправить положение дел семьи. Я интересовалась семейной сагой лишь из-за Кристофера, но когда его брат Чарльз стал упоминаться как соперник моего сына, я навострила уши.

Блаунты были все красивы, и Чарльз взял добрую долю этого семейного достояния. Он состоял в компании, с которой обычно обедала королева. Она разглядывала за обедом молодых людей, изредка заговаривая с кем-либо из них, и Чарльз сразу же привлек ее внимание. Королева спросила, кто этот красивый незнакомец, а когда ей ответили, что о нем ничего не известно, приказала выяснить.

Чарльз, видя на себе взгляд королевы, вспыхнул, что совершенно очаровало ее, а когда она узнала, что он — сын лорда Маунтджоя, она послала за ним. Она несколько минут разговаривала с понравившимся ей молодым человеком и спросила о его отце. Затем она сказала:

— Не премините прийти ко двору, и я придумаю, как вам помочь.

Все присутствовавшие при разговоре молча улыбнулись: еще один красавчик!

Конечно, он последовал приглашению Елизаветы и сразу стал фаворитом королевы, и не только из-за своей внешности: он был хорошо начитан, в особенности, по части истории, и это восхищало Елизавету. А так как он был слегка замкнут и не тратил деньги направо и налево — попросту из-за того, что их у него не было — то королева сочла это оригинальностью и стала выдвигать его в небольшом кругу своих фаворитов.