Как закалялся дуб - Борис Вячеславович Конофальский

руками и ногами, а околоточный летел очень достойно, почти по стойке смирно. Причём, пролетая над забором, он громко воскликнул:

— Вот так нюанс!

И упал на мягкую и сырую землю огорода, недавно удобренного навозом. Ему повезло, а вот полицейскому, сидевшему на козлах, нет. Он за забор не перелетел, так как сильно махал руками и ногами и одной из этих самых ног, штаниной, зацепился за штакетину, и сверху рухнул прямо на забор, сокрушив эту хлипкую конструкцию, а также пару костей самому себе.

— Ты что же, дед! — взревел ефрейтор Брассели, подбегая к дедушке, столь метко бросающему камни. — Старая ты сволочь, что же ты делаешь?

Дедулька, радостно наблюдавший летающих полицейских, взглянул на ефрейтора и ответил:

— А вот и тебе, — при этом он врезал сучковатой палкой полицейскому по колену.

— У-у, зараза! — поморщился от боли ефрейтор и скомандовал: — Взять его!

Тут же двое полицейских подлетели к деду, подняли его с насиженной скамеечки и привычными движениями стали крутить ему руки.

— Марио, глянь, сынок, что творится, эти бандиты мне руки крутят! — звонко закричал дед.

— Что же вы творите, мерзавцы, — тут же донеслось из окна на втором этаже и оттуда показалась лохматая голова. — Он же совсем старик.

Но для полиции, как и для любви, покорны все возрасты. И полицейские, не обращая внимания на кричащего из окна Марио, продолжали мучить дедка. И зря.

— Держитесь, папа! — крикнул Марио и вылил на полицейских целый чайник кипятка.

— А-а, — заорал полицейский, бросая хихикающего дедка, на которого не попала ни одна капля горячей воды, падая на землю и дымясь.

Второй полицейский тоже бросил дедка и стал оказывать помощь первому.

— Взять подлеца! — снова крикнул ефрейтор, и двое других полицейских бросились в подъезд брать Марио, а сам Брассели влепил деду оплеуху и произнёс: — Тебе и твоему Марио это с рук не сойдёт.

На что дедок из упрямства ещё раз врезал палкой ефрейтору по ноге и зашёлся мелким смехом. На всё это из-за палок забора с тоской в глазах смотрел синьор Стакани и хотелось ему плакать: «Неужели это полицейская операция? Нет, это не полицейская операция, это какая-то дрянь». Он бы ещё долго лежал и смотрел, не подними его с земли подчинённый.

— Синьор околоточный, с вами всё в порядке?

— Уйди, — оттолкнул подчинённого Стакани, — уйди от меня, сними лучше того болвана с забора и окажи ему помощь.

А народ, живший по соседству, весь, от мала до велика, выбежал посмотреть полицейскую операцию, так как одна прачка орала на всю улицу:

— Ой, люды, ратуйтэ, полицьейского вбыли! — кричала она голосисто, и люди бежали смотреть как «вбыли полицьейского».

Даже крепко спавший Фальконе проснулся и, несмотря на отвратное самочувствие после морских купаний, встал. Джузеппе сразу определил у себя несколько болезней. А именно, чахотку, из-за сильного кашля, туберкулёз почек, из-за боли в спине, менингит, из-за насморка. Но даже весь этот сонм болезней, не помешал ему выйти на улицу и посмотреть, что там происходит и кто убил полицейского. И ему открылась картина страшного сражения: здесь была и разбитая техника, в виде сломанной брички, и жертвы, в виде висящего на поломанном заборе полицейского и его обваренного коллеги, а также тут присутствовали и пленные, в виде скрученного младшего чиновника порта Марио Блонци и его злобного старика отца. Довершали картину два десятка зевак, бестолково суетившихся вокруг.

— Наконец-то, этого старого козла, Блонци, определят куда надо, — самому себе сказал Фальконе, глядя, как полицейские тащат куда-то дедка, — а то он только за эту неделю в меня камнем два раза попал.

Тут Джузеппе увидел околоточного, вылезающего из огорода его соседки. Околоточный был весь в грязи и в удобрениях и, видимо, страшно злой.

— Пойду-ка я отсюда, — продолжал диалог с самим собой Фальконе, нащупывая в кармане монетку. — Пусть синьор Буратино злится, но мне ужас как надо выпить, а не то я умру от своих болезней.

И побрёл он в ближайший кабак, ёжась от холодного ветра. А его благородие тем временем молча терпел, когда палочкой подчинённый соскабливал с него грязь и всё остальное. Он был действительно зол, и после того, как самую крупную грязь с него счистили, подозвал к себе ефрейтора:

— Проверь дом этого самого Фальконе. И быстро, чёрт тебя дери.

— Есть! — отдал честь полицейский и побежал к дому.

Не прошло и пяти минут, как он вернулся и отрапортовал:

— Подлеца нигде нет, а постель ещё тёплая.

— Уйди от меня, — ответил ему его благородие, поджав губы, и чуть не разрыдался.

— Может, устроим этому Фальконе засаду? — робко предложил ефрейтор.

— Вы только досаду можете устроить, а не засаду, — грустно отвечал околоточный. — Да и то, не Фальконе, а мне.

— А с этими что прикажете делать? — не уходил Брассели, указывая на семейку Блонци.

— А то ты, не знаешь? — отмахнулся Стакани. — В клетку обоих.

— А основание? Хулиганство?

— Хулиганство? — даже возмутился околоточный. — Ты на бричку погляди и посчитай, во сколько обойдётся ремонт да два покалеченных полицейских, а мой престиж, наконец. Это что, по-твоему, тянет только на хулиганство⁈

— Тянет на большее.

— Ну, вот и пиши им: умышленный срыв полицейской операции, озверелое сопротивление при задержании, а также нарушение общественного спокойствия.

— Есть, — отдал честь ефрейтор и побежал выполнять.

— Ради Бога, не пиши в рапорте слово «озверелое», я тебя умоляю, — устало крикнул ему вдогонку околоточный и уселся в сломанную бричку. — Боже мой, какие паскудные нюансы сопровождают меня весь день.

* * *

Буратино возвращался довольный. Он прикидывал, сколько денег они заработали на кофе и чуть не прыгал от радости от выходившей суммы. Но когда он дошёл до берлоги, радость моментально покинула его сердце. Пиноккио увидел тело человека, валявшееся на холодном песке. Издалека он не мог рассмотреть, кто это, сердце парня сильно забилось. И юркнув в кусты, что были справа от тропинки, Буратино достал из-под куртки обрез. Старое дерево, ложа и холод ствола успокоили парня и вселили в него некоторую уверенность. Подождав несколько минут, мальчик двинулся к сараю. «Неужели кто-то всё-таки взял контракт Николая, — думал он. — Кто там лежит? Неужто мой корешок Рокко? И где этот чёртов