Падение "ангелов" (СИ) - Кирнос Степан Витальевич

— И что же вы хотите, господин Фемистокл? Чего от меня требует вольная Греция? — с толикой сарказма спросил Канцлер.

— Вы предоставите нам полный государственный суверенитет, предоставите гарантии ненападения в течении десяти лет, заключите с нами мирный договор и подтвердите в своей конституции, что не имеете возможности напасть на Греческую Конфедерацию, — Фемистокл едва улыбнулся. — А вы получите от нас возможность увидеть тех шавок, которые поддерживают ваш тираничный режим. Ваши лоялисты пусть выметаются с нашей земли в течении двадцати часов.

— Что ж, поистине державные амбиции, но боюсь, я не смогу их принять, поскольку для Империи это несёт огромный эконмический и политический урон.

— А мне плевать! — крикнул Мастер-стратег. — Наша свобода, Афинская демократия, стоит дороже, чем интересы вашей недоделанной знати.

— Я хочу напомнить, что это и интересы вашего народа. Думаете, Великий Израиль и Аравийцы всегда будут вашими союзниками? Думаете, сможете в одиночку удержать Турецкий Султанат? А африканские банды?

— Ничего, мы выбили вас, справимся и со всякой бандой и армией. Свободная Греция достаточно сильна, чтобы дать отпор любому врагу, — всё так же самодовольно твердит Фемистокл. — Мы за несколько часов выгнали с нашей земли почти всех, кто был к вам лоялен.

— У меня на вашей территории есть ещё защитники. Четыре доблестных командира и думаю, они дадут вам достойный отпор, — на этот раз в голосе Канцлера пробежала лёгкая радость, надежда, которой суждено быть разбитой.

— Ох, господин Канцлер, император недоимперии, а у меня тут есть те, кто хочет передать вам пару добрых слов.

— Господин Канцлер, — на этот раз это другой голос зазвучал и все увидели, что рядом с Фемистоклом стоят четыре человека, в одинаковых облачениях — тёмные накидки, на которых виднеются белые ленты. — Мы больше не подчиняемся вам. Мы теперь сами себе господа и выбираем служение Греческой Конфедерации.

— Ох, — тяжело выдохнул Канцлер и впервые все ощутили на своих душах тяжесть чувств правителя, голос которого задрожал по живому, в нём появилась жалость и сожаление. — Дети мои, что вы творите? Я вам столько дал, столько власти и как вы распорядились ею? Я же вас оберегал от тлетворного влияния князя мира сего? И что же?

— Что ты несёшь, господин Канцлер? — вмешался Фемистокл и на лице его заплясала тень безумия. — Я им дал свободу, дал вкусить истинный плод воли, показал им, что значит жить по-настоящему! Теперь они не твои рабы, не служат сумасбродным идеям духовности и морального единства!

— И как же это!

— Он дал нам ощутить себя людьми! — сорвался кто-то из Консулов. — Теперь мы можем есть, что хотим, спать и сношать, кого хотим, развлекаться, как того пожелаем. И все, все наши солдаты этого возжелали!

— Не все, господин Каратос, — вмешался светловолосы мужчина. — Кто-то из наших всё ещё дорожит не-свободой, но мы это исправим. И мы справимся с этим, не то, что ваши побратимы.

— Лиро, — огрызнулся командир Серебряных Гоплитов. — Заткнись.

— Вы же были выше всех… вы же были, как «ангелы», — сокрушается Канцлер и кажется, что его скорбь наполнит всех сидящих на командном блоке.

— Нет, мы больше не твои «ангелы»! Они — служебные духи, мы же служить никому не собираемся! — после этих слов наступило напряжённое молчание, леденящее дух.

Четыре Консула, избранных полководцев Императора встали на сторону врага. От этой новости у Карамазова перехватило дыхание — его разум не может принять этого факта, не способен это осмыслить и кажется, что он вот-вот сойдёт с ума.

«Этого не может быть!» — кричит душа Карамазова, и он слышит всё нарастающий шум в ушах, — «Они не могли его предать… не могли… это какая-то ложь… театральщина».

Пока инквизитор пытается смириться с новой действительностью, Канцлер прибывает в полном спокойствии. В его глазах видно, как треснул дух, как его душа готова разбиться на множество осколков, но он не показывает психологического потрясения. Те, кого он любил и воспитывал, те, кого он с радостью и упоением поставил на место Первоначальных Крестоносцев, пали. Долго он взращивал их, как своих детей и сейчас слышит слова их предательства, видит дела рук их и чувствует на своей душе страшную рану. Ни один мускул на его лице не дрогнул, но по глазам, в которых словно погиб мир, видно его страдания.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Тонкие губы Канцлера чуть приоткрылись и был задан всего один вопрос, голосом сдержанным, но внутри которого теперь ощущается дрожь:

— И что же чувствуете, господин Фемистокл? Что вам дало это предательство?

— Во мне больше нет страха, не нужно больше пресмыкаться перед Рейхом. Есть лишь истина — Балканы свободны и эти истина будет записана кровью ваших солдат и граждан. Поверьте, я не боюсь умереть за своё дело, не боюсь и отправить и своих воинов на смерть ради великой цели, — голос его становился всё возбуждённее и глубже, каждая буква дрожит от переполнения чувств. — Пусть ваши люди кричат, пусть люди вопят, пусть они заливаются криками по Рейху, нам не будет дела, ибо мы — свободны. Греческая нация теперь едина. Нет страха — нет, он умер вместе с ложной верностью, которую я возложу на алтарь независимости! И поверьте, я готов пойти на смерть ради моей Греции, готов ринуться в пламя битвы ради неё и пусть нас всех ждёт смерть — мятежный дух страха не ведает, и мы отведаем сладкого пира великой победы! А что касается тебя — твой план пропал, твои задумки в огне. Ты уже проиграл, господин Канцлер! Выбирайте — либо свобода наша, либо смерть ваша!

Как только речь была окончена, связь оборвалась, спесиво заявив о своих намерениях, посрамив Императора и обещая лютую смерть добропорядочным гражданам Рейха, Фемистокл прекратил обращение.

В командном пункте повисла страшная тишина и на экране остался только Канцлер, который не смеет нарушить хрустального молчания. И всё же ему приходится отдать приказ, дать начало действиям, которые показали бы силу Рейха, пустить в ход механизмы власти, которые делали хоть что-нибудь, чтобы противостоять нечисти акта греческого национализма:

— Инициировать протокол «Союзная помощь» по договору Союза трёх держав. Подготовьте Первый императорский флот, три оборонных апеннинских флотилии и ожидайте дальнейших распоряжений.

— Господин, где нам собрать передовые ударные подразделения, которые предоставят Российская Империя и Нова Речь Посполитая?

— Пусть собираются в Великой Пустоши в условленной точке «Аметист-01». Там пусть ожидают дальнейших приказов, — и дальше прозвучал приказ, который в жизни бы не был оглашён, если бы не спесь Фемистокла, если бы не предательство Консулов. — Готовьте армию. Сокрушим их подобно молоту.

Экран потух, а вместе с этим снова во всю разгорелась работа в командном мостике, только теперь каждый пытается соблюсти молчание и даже Инквизитор покрыл свои уста пеленой не многословья, сделавшись угрюмым и хмурым.

Все утихли в том месте, откуда вещал и Фемистокл. Небольшой кабинет, в котором из мебели только пара шкафов с книгами, диван и рабочее место, помещение, где стоит абсолютная тишина, стал местом откуда Мастер-стратег возвестил Рейху короткий список требований Греческой Конфедерации и по-видимому рад этому.

— Ну что, как вам?

— Прекрасно, — сказал крупный мужчина с бородой на округлом лице, с небольшими глазками.

— Я всегда знал, что ты меня поддерживаешь больше остальных, — с фальшивой любовью твердит Мастер-стратег. — За это, я тебя награждаю великой миссией — необходимо отправиться с орденом в Великую Пустошь и установить контроль над южными территориями. Будем расширяться, так сказать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А как же более подробный план-приказ? — тяжёлой басовитой речью спросил Каратос.

— Получишь у моего второго помощника.

— Мне одному там лютовать за наше дело?

— Нет. С тобой пойдёт Первый добровольческий македоно-южноболгарский полк… и одни наши друзья из Либеральной Капиталистической Республики. А где наш герцог? — с коварной улыбкой спросил Фемистокл. — Я его хотел наградить другой почётной задачей. Как раз мне нужен был обиженка, который бы занялся чёрной работой — у нас в Великом Коринфе всё никак не произведутся тараканы канцлерские.