Форсайты - Зулейка Доусон

Такую метаморфозу и пережил в эти минуты Джон Форсайт – как предстояло пережить ее до конца войны еще многим из его близких. За помощь с машиной он убедил юного летчика остаться перекусить, и застольный разговор продолжился за кофе в саду. Лейтенант оказался общительным симпатичным молодым человеком, ерошившим волосы всякий раз, когда обдумывал свое мнение и внимательно выслушивал мнение Джона. В нем чувствовалась застенчивость, и в целом он был гораздо скромнее и серьезнее, чем Джон имел обыкновение представлять себе самонадеянных юнцов в летной форме.

Джон заметил, что завидует ему и его товарищам в Мастонбери.

– Думаю, вы свое сделали в прошлую войну, сэр, – ответил Бобби. – Не принимайте к сердцу, сэр. Сельское хозяйство кормит нас всех.

Они заговорили о ферме, и тут Джон заметил, что Бобби подавил зевок.

– Думаю, вам теперь редко дают увольнительные.

– Верно. Особенно с тех пор, как во Франции дела пошли туго. Мне-то ничего, а вот моим родным это тяжело. – Он запустил пятерню в волосы и погрустнел. – Если бы нам дали полные сутки, я попробовал бы добраться домой.

– А где ваш дом, лейтенант Робертс? – спросила Ирэн.

– В Ричмонде, мэм. Вернее, под Ричмондом.

– Неужели? – спросил Джон с удивлением. – А где именно?

– Между церковью и военным мемориалом, в одном из коттеджей там, – объяснил Бобби.

Джон сразу понял, о каких коттеджах идет речь.

– Поразительно! Мое детство прошло всего в двух милях оттуда. В Робин-Хилле.

– В этом чудесном старинном доме? – Лейтенант снова взъерошил волосы. – А я всегда думал, что он принадлежит какому-то пэру. Это же…

Джон засмеялся и начал набивать трубку.

– Не смущайтесь! Это не я. Он купил дом у нас в двадцатом году.

– Черт! А я родился в двадцать первом. Наверное, вам жалко было с ним расставаться.

Джон усмехнулся и зажал трубку в зубах. Ирэн мягко попросила:

– Расскажите про ваших близких.

– У меня только мать и сестра. Отец умер два года назад.

– Как грустно!

– Спасибо. Сестренке было тяжелее, чем мне. Ей сейчас только пятнадцать.

– Она похожа на вас?

Лицо Бобби просветлело.

– Ну, нет! К счастью для нее. У нее волосы по-настоящему рыжие, и она уже сейчас красавица…

Летчик умолк и взглянул на небо. Остальные тоже посмотрели туда, где в отдалении над Мастонбери в небо боевым порядком «четыре пальца» поднималась эскадрилья «харрикейнов». Словно взлетел десяток скворцов. Джон следил за ними с обычным виноватым чувством, что до сих пор он остается в стороне.

Летчик сказал, что ему пора, и поблагодарил Ирэн. Джон проводил его до калитки.

– Во всяком случае, огромное спасибо, сэр. Вы были очень добры. Я очень хорошо провел время.

– Не стоит благодарности. Вы мне очень исправили настроение. Если в следующий раз вы опять не успеете домой, будем рады вас тут увидеть.

– Нет, правда?

Джон улыбнулся, кивнул и выбил трубку о столб калитки. Летчик в очередной раз вспахал свою шевелюру.

– Ну, тогда сразу появлюсь. И устрою профилактику вашему трактору!

Джон засмеялся, а когда они обменялись рукопожатием, ему почудилось, что он прощается со своим двойником.

Флер соблаговолила передать мужу просьбу Джун, только когда он вернулся домой вечером в среду.

– Джулиус, она сказала? Ну, хотя бы фамилия редкая. В субботу наведу справки. Ты не поверишь, сколько Голдов и Силверов в списках пропавших без вести.

– Возможно, я и сама в субботу начну наводить справки, – сказала Флер после некоторого молчания. – У меня появились кое-какие идеи о новой благотворительности. Пожалуй, я действительно займусь ранеными. В любом случае «кое-что прощупаю», как говорят в фильмах.

Майкл выжидательно посмотрел на нее, но она, видимо, ничего пояснять не хотела. В пятницу Кит должен был уехать. Конечно, ей теперь было важно найти какое-то занятие.

– У нас ведь на вечер билеты? – спросила она.

– «Радость идиота». И, судя по рецензиям, это именно так.

– Я подумала… Сходи с Китом. А потом поужинайте в ресторане.

– Но можно взять еще билет…

– Нет. Зачем? Мне и тут будет хорошо.

Майклу показалось, что она предпочтет провести вечер наедине с собой – или, во всяком случае, обойтись без его общества. Последнее время она стала совсем бледной. Если она сумеет чем-то увлечься, возможно, к ней вернется прежний цвет лица.

– Хорошо. Я поднимусь наверх, скажу ему.

Майкл вышел из гостиной и начал подниматься по лестнице, сознавая, что сердце у него сжимается от разочарования. Он же хотел посмотреть этот спектакль? Или просто предвкушал, что проведет вечер с Флер? Ну что же, он, конечно, идиот, а она – его радость. Но в чем ее радость?

Глава 8

На форсайтской бирже

Все вокруг Уинифрид Дарти стремились внести свой вклад, и она была глубоко убеждена, что ее патриотический долг – продолжать, насколько можно, жить как она привыкла. Ей вспомнилось, что во время Бурской войны дядя Тимоти накалывал на карту флажки, отмечая места последних сражений, и поняла, что она на подобное не способна. Необходимость прочитывать не только светскую хронику в газетax, но и все последние известия, пусть количество страниц и сократилось, сулила скуку. Да и к тому же все это можно было услышать по радио – а в заключение еще и музыку. Вот вчера передавали очень милые вариации Паганини и немножко Грига.

Она стояла у окна гостиной и смотрела на улицу. Странно! Если не знать, то и не догадаешься, что идет война, – ну просто ничто на это не указывает. Разве что кресты на окнах, но здесь они такие аккуратные, что скоро их перестаешь замечать. В прошлое воскресенье преподобный Пауэлл (теперь Уинифрид иногда любила послушать проповедь) уподобил их знакам, которые рисовали на дверях израильтяне, преграждая вход Ангелу Смерти. Мысль, чем-то утешительная.

У себя в доме Уинифрид приняла необходимые меры и немножко гордилась, что сделала все со вкусом, так что ничего в глаза не бросалось. Конечно, шторы для затемнения. И они совсем незаметны, исключая ту, что занавешивает полукруглое окно над входной дверью. Вот эта гармонию нарушала, но что поделать? Подвалы переоборудованы так, что прислуга получила свое бомбоубежище в заднем, а переднее предназначалось для Уинифрид. Она вспомнила совет брата в дни Всеобщей забастовки и запасла много непортящихся продуктов. В стенном шкафу на каждом этаже стоял ножной насос и… Ах да! Во всех ваннах на высоте четырех дюймов проведена черта – напоминание, что воду надо экономить. Идею она заимствовала у Флер, которая снабдила такой чертой все ванны в доме на Саут-сквер. Майкл прозвал их «ватерлиниями».

Снизу донесся звук знакомых шагов, правда менее энергичный, чем обычно, и, взглянув на тротуар, она узрела макушку Сентджона Хэймена. Чудесно! Не придется пить чай одной, и Сентджон расскажет ей о спектакле, на который обещал взять ее завтра. Как будто смешной, но она даже название запамятовала.

Миллер проводила Сентджона в гостиную, и Уинифрид сразу заметила, что он чем-то расстроен. Она отослала горничную на кухню за печеньем.

– Сентджон, – сказала Уинифрид, подставляя ему щеку для поцелуя и думая, что вид у него очень мрачный. – Как мило, что ты заглянул, дорогой! Как поживаешь?

– Прекрасно, тетя. Пожалуй, прекрасно. Вы давно не слышали хороших анекдотов?

Уинифрид растерялась. За всю ее долгую жизнь никто не задавал ей такого вопроса – даже Сентджон. Впрочем, Сентджон всегда говорил что-то неожиданное. Тут она сообразила, что действительно недавно ей рассказали анекдот, и, наверное, хороший, потому что она смеялась. Может быть, это его немножко развеселит.

– Знаешь, слышала. От Джека. Дай вспомнить… – Уинифрид постучала по подбородку, припоминая. – Ах да!

Она невольно засмеялась остроумному завершению и начала рассказывать, отбивая такт пальцем.

– На Пиккадилли один прохожий остановил другого и спрашивает: «Не могли бы вы сказать, на какой стороне военное министерство?» А тот отвечает…

– «Надеюсь, на нашей».

– О!

– Извините, тетя. Он с большой бородой.

– Джек сказал, что только накануне ему рассказал тот, с кем он дежурил.

Сентджон промолчал и только утомленно приподнял бровь. Горничная внесла поднос с чаем. Уинифрид собралась, едва горничная выйдет, выяснить, почему ее молодой гость в таком скверном настроении, но тут в дверь снова позвонили. Горничная пошла открыть и вернулась с сестрами Кардиган, которые вошли слегка отдуваясь – первой Сисили, второй Селия. На седьмом и восьмом месяце беременности соответственно, лестница была для них крутовата.

– Чай! – воскликнула Селия, словно зайдя в угловое кафе. – Замечательно! Умираю, пить хочу.

Она осторожно опустилась в инкрустированное кресло с высоким сиденьем и поставила сумочку на пол.

– Ты захватила самое удобное кресло, – пожаловалась Сисили. – Все остальные ужасно низкие.

– Но ты ведь ниже меня. Подложи подушку.