Скрип на лестнице - Эва Бьёрг Айисдоттир

последние дни много чего пришлось отложить в долгий ящик, – сказал Хёрд. – Во всяком случае, я денек посижу дома, но буду держать телефон при себе. Предлагаю вам поступить так же.

– Что ты думаешь? – спросил Сайвар, когда они снова уселись у письменного стола. – Это дело повисло?

– Мне показалось, что я чуть-чуть продвинулась, но, конечно, может быть и так, что это ни к чему не приведет. Может, я просто проникаю в тайны, которые совсем не связаны с этим убийством. – Эльма пожала плечами. Речь Хёрда совсем обессилела ее. Она громко вздохнула, но тотчас поспешила закрыть рот, сообразив, что Сайвар может уловить от нее через стол запах алкоголя. Головная боль у нее уже прошла, а пустой желудок стал требовать еды. – Но не можем же мы просто так сдаться. Я заеду к Соульвейг, соседке Элисабет, но сперва пообедаю. Поедешь со мной?

– Нет, мне с другим немножко повозиться надо, – рассеянно ответил Сайвар. Лишь сейчас Эльма заметила, как он непохож на себя. Глаза у него были усталые, а волосы, обычно так тщательно причесанные, лохматы и всклокочены. А она была настолько поглощена расследованием, что ничего вокруг себя не видела.

Сама она проснулась в несусветную рань и прокралась по коридору в собственную кровать. Стоило ей вспомнить случившееся, она тотчас краснела, хотя помнила только какие-то отдельные отрывки. Но ей не нужно было ничего стыдиться. Она ни с кем не была связана. Она была женщиной на четвертом десятке лет и могла спать с кем угодно. Она не осуждала других женщин, решивших поступить так же. Почему же сама себя она судила так строго?

– Не вопрос, – ответила она, стараясь избегать взгляда Сайвара. А он – тоже избегает ее взгляда, или она это придумывает? А может, она вовсе и не стыдится, – думала она про себя, выйдя на свежий воздух. Может, она просто хочет, чтобы в минувшую ночь она переночевала у кого-нибудь другого.

Выяснить, кто был соседкой Элисабет, пока та жила в Акранесе, оказалось несложно. Вариант был только один: Соульвейг Сигюрдардоттир, которая прожила в одном и том же доме на Кроукатун сорок лет. Сейчас ей было восемьдесят шесть лет, и она проживала в доме престарелых «Хёвди». Когда Эльма пришла поговорить с ней, она сидела на скамейке в саду, закрыв глаза. Ее трость стояла прислоненная к скамейке, а на голове у женщины был синий платок, подвязанный под подбородком. Сотрудница дома престарелых – молодая девчонка с сережкой в носу и глазами, подведенными черным, указала на нее Эльме, когда та вошла и осведомилась о Соульвейг. «Она всегда вон там на улице», – ответила девчонка. В ее голосе сквозила усталость.

Эльма неторопливо подошла к Соульвейг. Пожилая женщина подставляла лицо пасмурному небу, словно ожидая, что с минуты на минуту на нем проглянет луч солнца. На ней была светло-коричневая куртка из тонкого материала, а поверх обуви какие-то бахилы. Эльма села рядом с женщиной и покашляла, но та не обернулась.

– Соульвейг?

Женщина открыла глаза и посмотрела на Эльму. Глаза были прищурены, и она долго-долго смотрела на собеседницу и лишь потом ответила тоненьким голосом:

– Да, это я.

– Меня зовут Эльма, я из полиции, – сказала Эльма. – Скажите, пожалуйста, не могла бы я задать вам несколько вопросов?

Старушка тихонько засмеялась:

– Полиция мне будет вопросы задавать? Да, конечно, пожалуйста.

Эльма улыбнулась:

– Вы жили на Кроукатун, так?

– Большую часть жизни. А вам это зачем?

– Вы помните девочку по имени Элисабет? Она жила там в детстве. Ее мать звали Хатла.

– Конечно помню – и Бету, и Хатлу. Бета меня иногда навещает. – Соульвейг улыбнулась.

– А недавно она приходила?

По небу вблизи от них пролетела стая чаек, и до собеседниц донесся отзвук их назойливых криков. Этот шум отвлек пожилую женщину, и Эльме пришлось повторить свой вопрос.

– Кто недавно приходил? Ах, Бета? Бету я помню. Она много лет жила по соседству. Я за ней, болезной, приглядывала.

– Вы за ней приглядывали?

– Кормила ее. Смотрела за ней, следила, чтобы у нее одежда была чистая. – Руки Соульвейг были покрыты рябыми пятнами. Кожа на них свисала. Эльме на миг захотелось погладить эти морщинистые ладони.

– А почему за ней приглядывали вы? Где была ее мама?

– Хатла никому не желала зла, но в жизни справедливости нет. Одни люди слабее, чем другие. – Соульвейг не стала объяснять, что она имела в виду. Да этого и не нужно было. Судя по тому, что Эльма слышала раньше, у Хатлы были проблемы с алкоголем. Стая чаек голосила все громче. Очевидно, птицы нашли на берегу что-нибудь съедобное.

– Вы не помните, у Элисабет были подруги?

Соульвейг принялась отвечать обстоятельно. Говорила она медленно, размеренно:

– Она играла с Сарой, дочерью Аусы и Хендрика. Сара была единственной, кто на моей памяти приходил к ней в гости. А потом она пропала, Сара-то, и это было большое горе.

– Вы не помните, к ней не приходила девочка по имени Магнея?

Соульвейг помотала головой:

– Нет, никакой Магнеи не помню. Кто это? Я даже, что вчера делала, и то не помню… А вот Сару помню. Милая девочка. Такая застенчивая, но жутко милая.

Они немного помолчали. Соульвейг откинулась на спинку скамейки и закрыла глаза с блаженным видом. Эльма уже подумала, что та заснула, как старушка снова заговорила:

– Она ее оттащила. Ауса однажды утром просто пришла и оттащила ее. Я это из окна видела. Рано поутру это было. Сара направлялась к Бете, а Ауса пришла и ее, ревущую, увела.

– А вы знаете почему?

– Нет, но о Хатле в городе шла дурная слава. К ней часто народ ходил. Городские неудачники. Бессчастные, больные. Наверное, Аусе не хотелось, чтобы ее дочка в таком доме бывала, – сказала Соульвейг. – Иногда Элисабет ко мне прибегала ночевать, когда у нее дома что-нибудь творилось, а иногда нет. Тогда я все думала сходить к ним и забрать ее, но так и не собралась.

– По-вашему, безопасности Элисабет у нее дома что-нибудь угрожало?

Соульвейг замолчала, по-видимому, соображая.

– Однажды я увидела ее в саду. В руках у нее была палка, а перед ней птица. Птица где-то покалечилась, она двигалась, но явно мучилась. Элисабет какое-то время на нее смотрела, а потом как ударит. И еще раз, и еще. Я помню, что тогда подумала: это она для того, чтобы прекратить ее страдания. Наверное, она у котяры какого-нибудь в когтях побывала, и Элисабет ее нашла в таком состоянии. Но ее лицо ничего не выражало. – На лице Соульвейг отразилась