Мухосранские хроники (сборник) - Филенко Евгений Иванович

Для начала, девица, именуемая Женевьевой, удрала. Ее уход не сопровождался никакими естественными для женского сословия знамениями, то есть ничто не падало из сумочки на пол (возможно, за неимением таковой), не рушилась ненароком задетая мебель, не гремела посуда и из ванной не доносилось шума воды. Была Женевьева, и нет ее, как и не было никогда. Это открытие проходило скорее по разряду нейтральных, ожидаемых.

Но вместе с Женевьевой испарилась также и фуфайка из умбрика, в которой вредная девица провела ночь. А это уже было досадно. «Вот же стерва! Зачем это тебе?» Умбрик дефицитным продуктом отнюдь не являлся, но как материал потенциально оборонного назначения проходил по строгой отчетности, и теперь Моисею предстояло придумать благовидное обоснование для списания добрых полутора метров. Растворились в воздухе и три тысячи пятисотками из бумажника, неосмотрительно выставленного на публичный доступ вместе с курткой в прихожей. Платежные карты в количестве пяти штук были извлечены, судя по всему – исследованы на предмет полезности, и оставлены на телефонной полке. То ли дева Женевьева не имела представления, как их употребить в корыстных целях, то ли, напротив, таковое представление имела, в силу чего не испытывала желания связываться с банковскими службами безопасности.

Что ж, могло быть и хуже. В каком-нибудь другом городе, более подверженном издержкам цивилизации. Криминальные сообщники, грабеж, смертоубийство… Но только не в Мухосранске, где на такие отчаянные злодеяния отродясь никто не пускался.

«Сам виноват, – досадливо подумал Моисей. – Рассиропился, в гуманисты решил податься… Вот и получи по полной». Лениво честя девицу нехорошими словами, Моисей принялся умываться.

В лаборатории ничего нового не происходило, что само по себе было добрым знаком и означало «перемену событийного тренда в сторону позитива». (Мысленно выстроив эту адскую формулу, Сайкин поразился самому себе. Ведь когда-то он упивался гоголевским слогом, распутывал словесные узоры Достоевского, смеялся над меланхолическими шуточками Довлатова, сам пробовал перо, к своей чести – недолго и неупорно. И к чему все пришло? «Информационно-психологический дискурс… брендирование тренда…») Лаборант Лавашов спал, уложив нечесаную голову на сложенные руки возле клавиатуры и позабыв там большой палец, вследствие чего весь экран моноблока уже был заполнен буквой «я». Блинов горбился за своим столом, деловой и необычно трезвый: собирал под громадным увеличительным стеклом на консоли какую-то хитрую запутанную цепь из волокон умбрика.

– Как мой заказ? – спросил Моисей.

– В сейфе, на средней полке… – рассеянно откликнулся Блинов.

Забирая изделие, упакованное в пластик, Сайкин привычно осведомился:

– Вы оба домой ходите хотя бы иногда?

– Чего я там забыл… – буркнул Блинов, не поднимая головы.

– И правда, – принужден был согласиться Моисей.

Из лаборатории путь его лежал в «Калачовку». Доктор Корженецкий о новом визите был упрежден заранее. Хотя и не отказал, но и большого энтузиазма однако же не продемонстрировал. Автобус, поначалу забитый до тесных неприятных соседств, по мере приближения к окраинам стремительно пустел. Молодая злобная кондукторша, принимая оплату за проезд, одновременно произносила монолог в прижатый ухом к плечу мобильник, каковая поза сообщала ей облик женского издания Квазимодо. Делала она это пронзительным голосом с трагическими интонациями: «Я отдала тебе всю молодость, лучшие свои годы швырнула на алтарь семьи, стала матерью твоим детям, пожертвовала идеалами добра и света, и что же уготовано было мне во мзду, сука ты помойная?!» Сотенная купюра в руках Моисея была встречена с неподобающим негодованием, как будто не высохли еще на ней свежие пятна крови ограбленной жертвы: «Помельче-то нельзя?» – «Но вы же не принимаете банковские карты…» – «Кто там у тебя?!» – возопили в мобильнике. «Юморист один, – отозвалась кондукторша, враждебно отсчитывая сдачу, – трепетный адепт Мирова и Новицкого, Шурова и Рыкунина, а если приглядеться – всего лишь жалкий эпигон с нуворишескими амбициями… Но ты мне стрелки не переводи, гнида позорная!» Сайкин не обижался. Такие дивертисменты в Мухосранске были обычным делом, вялые попытки оскорбить наталкивались на еще более вялое нежелание связываться. Что же до автобусов, здесь они всегда были мобильными филиалами ада. Чахлого, ленивого ада по-мухосрански.

Доктор Корженецкий встретил визитера на парадном крыльце, чему на сей раз никаких помех в лице вип-персон не возникло.

– Извини, старик, – сказал он с порога, – не смогу уделить тебе много времени. Текучка заедает. Вот что: я тебе Зенобию Триандафиловну презентую, она послужит пропуском и экскурсоводом в одном флаконе. А как закончишь беседы… ты ведь побеседовать с постояльцами желаешь, я правильно понял?.. Зенобия же Триандафиловна тебя ко мне сопроводит для прощальных объятий.

Свою речь Корженецкий заканчивал уже в фойе главного корпуса, еще более просторном и вычурном, нежели холл с фикусами в ушастых глиняных вазах, виденный в прошлый визит. Здесь оформление было решено в техногенном стиле с элементами космизма, то есть: стекло, хромированный металл, абстрактные конструкции из черно-белой керамики. «Зиночка, помните, я вас просил? Так мы уже здесь», – проворковал Корж в смартфон, и спустя самое короткое время из темного, как туннель метрополитена, коридора появилась, цокая каблучками-копытцами, слегка уже знакомая миловидная медсестричка, величать которую полным ее именем было не то чтобы неудобно, а даже и предосудительно. «Поручаю вас взаимным заботам», – объявил Корженецкий, отстраняющим жестом воздел ладони и сгинул.

– Зенобия… – начал было Сайкин, но был остановлен.

– Просто Зина, – предложила сестричка.

На вид ей было двадцать с мелочью, смуглая кожа и темные глаза выдавали изрядную примесь восточной крови, отчего светлый, почти платиновый цвет прямых длинных волос, скрепленных на затылке тяжелой заколкой, выглядел отчетливо ненатуральным.

– Вы журналист? – спросила Зина-Зенобия с веселым любопытством.

– Нет, я исследователь, – честно признал Моисей.

– Ну и замечательно, – сказала Зина. – Да вы и непохожи. – И тут же задала следующий вопрос: – А вы в какой области исследователь?

Здесь Моисей вынужден был формулировать с особенным тщанием. Хотя бы потому, что и сам не был до конца уверен, чем именно занимался в своей лаборатории. Пораскинув мыслями, он счел уместным прибегнуть к поверхностной, но вполне благозвучной формулировке из учредительных документов лаборатории, существовавших с исключительной целью отмазаться от контролирующих органов, которые, впрочем, досаждали не сильно и были согласны на любое, даже самое бредовое, сочетание терминов, лишь бы они по отдельности не всплывали в заповедных скрижалях Мухосранкомнадзора.

– Информационная транслокация, – произнес он значительным голосом.

На языке у него вертелась иная дефиниция, «информационный метаболизм», но кто знал, вдруг симпатичная сестричка была скрытым клевретом соционики, каковую всякий ответственный ученый полагал ложным знанием, не гнушаясь однако в приватных беседах использовать заимствованные оттуда типологии.

– А-а, – протянула девушка с фальшивым пониманием.

Моисей расправил плечи, подобрал живот и сделал значительное лицо.

– Видите ли, Зиночка… – начал было он, в уме прикидывая, как бы вырулить из замаячившей на горизонте непредвиденной коллизии.

– Не нужно, – вдруг сказала Зиночка. – Я все равно не пойму. Так куда вас проводить?

Сайкин покраснел. Он почувствовал себя идиотом, замутившим статусную диссертацию и пойманным на фальшаке.

– К Капитану, – сипло сказал он и шумно прочистил горло. – К эту вашу… Выгородку.

– К нашим одуванчикам… – промолвила Зиночка с непонятной интонацией.

Взяла его за руку тонкими холодными пальцами и повела за собой, как малого дитятю. Знакомыми уже глухими подземными коридорами с мертвенным освещением, до самого тупика с кофейным автоматом, а оттуда сразу в комнату-пенал с двумя койками и столиком. На всем пути у Моисея не возникло ни тени желания затеять светскую беседу, да и Зиночка, как видно, не имела к тому настроения.