Кот-Скиталец - Татьяна Мудрая

Непосредственно до того Шушанк и Бэс в последний разок проинструктировали меня насчет характера своей госпожи. По словам андра, ни тем, кто любил, ни тем, кто не принимал «инсанскую сивиллу», не удавалось сделать ее заместительницу полностью своей. Она была как бы сложена из двух частей: по духу, да и чисто по-женски, была естественной союзницей Софии – притом и сама прежняя королева не однажды ее выручала, – но по натуре, гибкой и своевольной, противилась и тем, кто во имя личных отношений с ее предшественницей желал сделать Эрменхильду покровительницей инсанской культурной экспансии. Поворачиваться к человеку согласной, а не супротивной стороной сия царственная особа не умела и не соизволяла. Так говорил Шушанк, а его песик добавлял:

– Она получила в детстве какую-то непонятную закалку. Из тех, чье чувство достоинства постоянно попирают, получаются жуткие гордецы, а с ней такого не вышло: те из придворных, кто «прессовал» ее начиная с двенадцати лет, в конце уперлись в нечто такое, что не поддалось их усилиям. Предел сжатия. Кстати добавлю: тут хозяин говорил, что наша королева противоречит всему подряд. Так это тоже зависимость, только с обратным знаком! Тогда бы ее любой вычислил. Нет-нет, она не просто кажется своевольной, а в действительности имеет свою волю, и решения ее непредсказуемы.

Взрослый ребенок в диком парке с двумя истинными детьми на руках, представила я. Гибкий человеческий тростник. Трость. Бамбук. Шпага. Как вести себя с таким созданием, которое не поддается на обычные хитрости нас, двуногих?

«Показать ей себя такой, какова я взаправду. И не хитрить», – решила я.

…Очень раннее, темное еще утро. Машинка со мной, Шушанком и Бэсом внутри перескакивает через деловые кварталы и парки. Дорога почти упирается в широкое подножие одинокого холма – он куда больше, чем мы ожидали, и вырастает на горизонте стремительно, будто напрыгивает на тебя. Замок довлеет надо всем: прямоуголен, регулярен и тяжел, как антикварный утюг, что нагревается изнутри углями. Они уже горели в многометровой толще стен – крошечные оранжевые оконца. Да, это и впрямь корона, но не сводчатый венец, подумала я. Серена, которой каким-то образом и его показали раньше, чем мне, говорила:

– Он велик, великолепен и ни с чем не сравним. Храм – сказка неба, Замок – легенда земли.

В самом деле, его очертания скрадываются в полусумраке, хотя легкий призрак света уже позволяет различить границы между небом и камнем, швы между квадратными глыбами, арки галерей нижнего уровня, лаконичную резьбу. Лаконичен он весь, как бы стушевывается, как бы уклоняется от того, чтобы зазвучать в полную мощь. Ибо Замок – это иероглиф, который страшится поверхностной расшифровки и поэтому притворяется обыденностью. Не хочет, чтобы ему придавали слишком явный сакральный смысл. Бережет себя от профанного чтения. Потаенный Замок на Коронном Холме… Я нанизывала на нить эпитеты, определения и прозвища, кругами подбираясь к его сути. Замок-Гора. Горний Замок. Замок, где некогда жила королевская инсанская колдунья. Он, как и здешние соборы, вплоть до того, самого большого, закуклился в пространстве, оделся воздухом, но не было в нем, несмотря на вышину мощных квадратных башен, их устремления к полету: напротив, своей пятою он плотно упирался в землю.

– Это старинное здание? – спросила я Шушанка. Он так и понял, что я более того не о Замке, а о королеве Софье.

– Разумеется. Резиденция предков нынешней владычицы. Госпожа мать короля-монаха, живя в нем, насадила парк вокруг полуразвалившейся центральной башни и переделала по своему вкусу ряд покоев: она считала нетактичным очень-то хозяйничать да и, по правде говоря, не любила парадной резиденции кунга. Сам король Филандр то и дело переезжал с нею из дворца в дворец. Теперь в этих стенах почти безвыездно живет истинная владелица; но самое забавное, что и высокой госпоже Эрменхильде он точно платье, купленное на вырост.

Это мне было отчасти понятно: такой Замок никому из обыкновенных смертных не будет по плечу.

Тем временем вставало солнце, розовое, робкое, но жгучее. И Замок сразу вспыхнул его жаром – сухой и желтый известняк, оранжевая гладкость кирпича, нарядные, буро-оливково-голубые, инкрустации или заплаты новых покоев. Он уже не казался заматеревшим чудищем: нечто прохладное и гибкое, как сталь, проявилось в нем на солнце.

– А королева Эрменхильда изменила здесь что-то? Я, конечно, мало чувствую логику чужого стиля, но кирпич… Изразцы…

– Вы угадали, – Шушанк слегка поклонился. – Ее величество в самом деле умеет настоять на своем, когда действительно этого хочет, – и весьма своеобразно. К тому времени, когда она со взрослыми сыновьями решила переселиться сюда, внешняя оболочка Замка выветрилась и искрошилась; инсанские и – ранее – андрские осадные орудия оставили в ней шрамы боевой славы, которые никто и не думал заделывать. По ее решению мастера сгладили и окантовали их, вплетя в новый узор, а из узора выросли разветвленные надстройки: там теперь самые удобные и современные помещения.

– Кунги имеют в своем распоряжении столько монеты, сколько нам в самом страшном сне не снилось, – тихонько съязвил Бэс. – Вышивать по канве незапамятной старины – это вещь, скажу я вам!

– Вы меня заинтриговали, – сказала я. – Теперь я, вместо размышлений о том, что надо произнести в таком высоком присутствии, буду глазеть на интерьеры.

Однако мне не было ни до первого, ни до второго. Меня разлучили с моими спутниками, и небольшой отряд лакеев в широких и темных аристократических ливреях повел меня по лестнице с широкими ступенями, которая серпантином вилась от подножия холма до самых стен, что слегка наклонялись вовнутрь, повторяя очертания склонов, к шипастым створкам высоких прямоугольных ворот. Мы попали в лабиринт высоких стен и узких двориков: мой малый опыт подсказывал, что они должны были в старину сбивать с толку осаждающих, но нынче закружили голову мне. Я то замечала карнизы и крыши над головой, то в крутых сводах чудилось мне серое облачное небо. По лестницам, то поднимающимся, то опускающимся, меня вели сквозь тело Замка, а я считала, что вглубь него…

И поняла это лишь тогда, когда мы очутились на крытой галерее, своеобразном навершии крепостной стены, и под нашими ногами возникли округлые резные кроны. Королевский парк. Королевские дубы. Королевский Шервудский лес. О его величии, красоте и размахе – иные дальние ветви забирались на верх самой галереи – трудно было судить извне: наружные стены были куда выше внутренних и закрывали обзор своей тенью. Очевидно, так было задумано, чтобы защитить растительность от солнечной радиации. Но в таком случае тут должен был быть очень небольшой дворик, а не эти дымчатые темно-зеленые и синие горизонты, очерченные вдали еле видными крепостными зубцами… Я сбивалась в мерах этого лукавого пространства – мало оно или огромно, протяженно или свернуто, прикрыто тенью или неким невидимым энергетическим щитом; и потому махнула рукой на эти, по данному у меня над ухом тихому определению, «инсанские фокусы».

Далее мы шли уже по самой галерее, вдоль и в обход внутренней крепостной стены. Древняя грань дикого камня, колонны, своей расширяющейся кверху капителью похожие на сталактит; в узкие проемы захлестывал разбойный ветер, развевал огонь факелов, вставленных в широкие бронзовые кольца. Один из провожатых заученным и одновременно скептическим тоном описывал мне внутреннее устройство этой части Замка.

Две кольцевые стены, внешняя и внутренняя, услугами которой мы в настоящее время пользуемся для прохода. Внешнюю укрепили и нарастили. Благодаря допотопной ширине ее бойцово-сторожевой верх в самый раз пришелся под цепочку уютных комнат, где поселяли охрану и обслугу, а также тех гостей Замка, которым был нужен комфорт. Внутренняя, отделенная от внешней узким крытым двором и соединенная с нею висячими переходами, осталась по большей части дикарской, но вот парадокс! Старый хозяин и обе хозяйки, прежняя и нынешняя, отделали себе покои именно в этой половине, будто в нынешнее время еще нужна особая защита от нападения извне. Правду сказать, и солнце сюда не проникает – факелы не одна только помпезная декорация.

Да-да, разумеется. Только в подобных крепостях древней кладки искони можно было защитить себя от излучения, идущего с неба, от того пекла, которое вытравляло начисто всю растительность выше трех метров – отсюда, кстати, идилличность андрских садово-сельских пейзажей. Всё высокое и величественное приняло на себя главный удар и пало: кроме деревьев королевы Эрменхильды. Современникам ее, овладевшим секретами поляризованного стекла и кондиционеров, наскучило прятаться и жить в постоянной ночи, и теперь былая мрачноватая элегантность полисов приправляла себя сверканием радужных цветов и цветников. Все, чего не удавалось прикрыть – сады, поля и фермы – как и раньше, подставлялось небу с бесстрашием бедняцкого отчаяния. Однако владыки всевечно избирали тень и тайну, скрытность и тишину.