Тень императора - Александр Матюхин

И в этот момент Бородач обратился ко мне.

— Слышал, писака Императора? — спросил он, — и после этого ты еще сидишь перед костром и подкидываешь веточки? Твой господин не будет тревожиться из-за твоей смерти. Он останется равнодушен, когда ты умрешь. Стал бы я сидеть тут на твоем месте? Нет.

Я не ответил. Не хотелось мне полемики, а хотелось спать. И вместо ответа я лег на лежанку из полушубка, под которым все еще слабо похрустывал притоптанный снег, отвернулся на бок и закрыл глаза.

— Ты уже не служака. Ты — раб, — произнес Бородач, и это были последние его слова в этом мире…

…Когда я открыл глаза, стояла уже глубокая ночь. Высоко с неба смотрела на меня большая полная желтая луна. Ее не могли загородить ни ветки деревьев, ни облака, неспешно плывущие по черному небу. А еще я увидел звезды. Миллионы звезд над головой. И, кажется, смог различить несколько знакомых созвездий, хотя очень давно не смотрел на небо ночью, и все забылось, ушло в темноту беспамятства. За долгий-то поход пришлось привыкнуть, что ночь — для сна. Здесь нет времени любоваться ночным небом, вести долгие разговоры с кем-нибудь, просто валяться и смотреть на костер. Нужно восстанавливать силы после утреннего похода (да и перед следующим утренним походом тоже).

И захотелось немного лирики. Захотелось полежать вот так: заложив руки за голову, разглядывать звезды, находить знакомые созвездия. И я позволил себе, совсем немного, насладиться возникшим моментом. Тихо было вокруг, тихо до наслаждения.

А затем чья-то рука подкинула в костер дров, и задрожал слабый огонек, захрустел новой пищей, осветил спящий лагерь. Яркий желтый свет выхватил из темноты фигуру, стоящую неподалеку.

— По нужде или так просто?

Алис подошла ближе. Черные волосы ее были аккуратно собраны в косичку. В руке Алис держала книгу с заклинаниями, используя один палец как закладку. Судя по всему, дочитала она почти до конца. Я всматривался в ее лицо, чувствуя себя виноватым, но не смог заметить, чтобы Алис сердилась. От обиды не осталось и следа. Она умела прощать.

— По нужде, — отозвался я, — кто следующий дежурит?

— Я заступила час назад. До меня был Ловец. Следующий, наверное, ты.

— Если хочешь, я заступлю сейчас…

— Брось. Не надо.

— Почему же?

— Потому что если ты считаешь себя виноватым, за то, что наболтал вечером, считай, что ничего не было. Надо же как-то снимать стресс, — Алис нагнулась, подняла со снега еловую ветку и кинула ее в костер, — да и вообще, если ты заступишь сейчас, то до утра сменять тебя будет некому, а еще почти четыре часа. Уснешь.

— Не усну.

Алис тихо рассмеялась:

— Иногда ты сильно напоминаешь мне моего мужа, Нольда. Только он был младше тебя лет на десять… может быть, через десять лет он стал бы таким же, как ты. Упрямым и прямолинейным до безобразия.

Я не нашелся, что ответить, поднялся с лежанки и подошел к костру — погреться. Больше всего мерзли ноги. Не было спасения от холода ногам. Ботинки и покрывала не помогали, оставалось только ложиться ногами к костру, да не забывать всю ночь, не повернуться в другую сторону.

— Как книга?

— Читается, — ответила Алис коротко.

— Хорошо, — не зная, как бы продолжить разговор, я направился от костра к краю лагеря. Обернулся. Алис смотрела в мою сторону.

— Я на минутку, — сказал я, понимая, как глупо звучат сейчас мои слова.

Алис улыбнулась:

— А я тебя не держу.

И почему-то мне вдруг стало совсем стыдно. Казалось бы — почему? Проснулся ночью человек, хочет справить естественные нужды… а тут сталкивается с женщиной и стыдиться… Но ведь это естественно. А что естественно, то, как говориться, не безобразно…

Но почему-то захотелось отойти так далеко, чтобы не видеть даже бликов костра. Спрятаться в лесной чаще, подальше от лагеря и от Алис. Чтоб точно никто не увидел.

И я переступил через круг утоптанного снега, определяющий край лагеря, и ступил на тонкую, хрустящую корку льда. Лед тотчас провалился, мои сапоги ушли в снег. Я побрел в Лес, уже больше не оглядываясь. Лишь тогда, когда моя тень слилась с темнотой вокруг, я посмотрел назад и обнаружил вдалеке крохотное пятнышко света.

Хорошо. Отлично. Стала ли причиной моего почти бегства Алис? Возможно. Давно, ох, давно, женщины так не будоражили мое сердце…

Я присмотрел большое, широкое дерево и направился к нему. Холодный ветер начал забираться под полушубок, колоть щеки и зажимать ледяной хваткой нос.

И в этот момент чьи-то пальцы коснулись моей шеи. Моей ГОЛОЙ шеи! Пройдя сквозь ворот полушубка, сквозь шарф, сквозь свитер и воротник рубашки… И это было обжигающе холодное прикосновение. Словно кто-то проткнул меня ледяной сосулькой.

Я резко обернулся. Темнота впереди совершенно неожиданно зашевелилась, загораживая и без того далекий свет костра. Из темноты показались руки, лица, раздалось тихое шипение, все вокруг пришло в движение. И вот уже чья-то холодная ладонь зажала мне рот, кто-то обхватил мои руки и ноги. Сильный удар под колено опрокинул меня в снег. Я упал, придавленный чьим-то весом. Колючий снег набился мне в ноздри, обжег щеки. Кто-то схватил меня за волосы и резко дернул голову вверх. Я застонал, а рука, зажимающая рот, сдавила еще сильнее, так, что едва не затрещали зубы.

И я увидел лицо. Ухмылка на этом лице расползалась от уха до уха. Глаза светились серебром.

Затем я разглядел и все остальное. Темнота как бы расступилась, давая возможность увидеть троих безумцев, вышедших из-за деревьев. Вид их вызывал ужас. Безумцы были абсолютно обнаженными, даже в темноте их кожа казалась неправдоподобно черной. Они стояли в скрюченных позах. Один почесывал локоть правой руки. Руки другого болтались, как плети. Третий смотрел не на меня, а в небо, задрав голову вверх и вбок, словно и не смотрел даже, а прислушивался.

А перед этими тремя стоял Ловкач. И ухмылялся.

Холодное дыхание еще одного безумца обжигало мое левое ухо. Держали меня крепко, профессионально. Ни шелохнуться, ни позвать на помощь. К тому же, забившийся в ноздри снег существенно затруднял дыхание.

Ловкач был одет в длинный черный плащ, закрывающий даже сапоги. На голове все та же широкополая шляпа. Казалось, он один не чувствовал холода. Казалось, что все, происходящее вокруг, было ему в удовольствие. Но стоило Ловкачу подойти ближе и присесть передо мной, как я понял, что ухмылка его была не радостной, совсем не радостной. Ухмылка, растянувшая лицо Ловкача в стороны, больше походила на гримасу боли. И свет в его глазах тоже пульсировал болью.

— Доброй ночи, — сказал Ловкач тихо, и прижал указательный палец к губам, словно хотел подчеркнуть, подтвердить собственную мысль о том, что нужно вести себя осторожно, — а мы как раз хотели подойти сами. Удача, сыграла со мной в хорошую игру. Повернулась ко мне лицом. Да. Удача — хорошая штука. Теперь не надо вылавливать одного из вас, выпрашивать, беспокоиться, чтобы не умер…