Тень императора - Александр Матюхин

Александр Матюхин

Тень императора

Тень живет лишь при свете.

Поднимите им веки, пусть видят они,

Что бывает, когда слишком много в крови

Серебра

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СЕВЕРНЫЙ ГОРОД

— Писарь, — сказал молодой Император, — доставай ручку и записывай. Я вижу город. До него не более двух часов пути…

И я начал писать.

Мы подошли к Шотограду ранним вечером, на двенадцатый день нового года и спустя шестнадцать месяцев с того момента, как молодой Император покинул столицу.

Я стоял рядом с Императором. Я видел его лицо: острый подбородок с короткой черной щетиной, узкие губы, горящие глаза. Я чувствовал волнение, окутывающее отряд теплым непроницаемым облаком.

Город Шотоград был мертв, мы узнали об этом совсем недавно. От его каменных стен исходил холод, как от стен давно покинутого дома. Огромные ворота были распахнуты настежь, ветер соорудил в проходе чудовищные сугробы. За этими воротами нас давно никто не ждал, разве что несколько безумцев, множество мертвецов и одичавших собак.

Собаки — хорошая еда, если земля вокруг вымерзла до такой степени, что невозможно вырыть могилу умершему товарищу, а последний кусок мяса ты ел месяц назад…

Глаза Императора горели, пока он не увидел ворот, но стоило приблизиться, и огонек постепенно угас.

Это был последний город Империи, Крайний, как его называли в столице. За восточными стенами Шотограда начиналась пограничная зона, а дальше — Вечный Лес, территория изгнанной семь веков назад магии.

Еще вчера в отряде говорили, что, мол, Шотоград выстоял, что кто-то видел свет на горизонте, слышал музыку, которую принес ветер, и даже (что, конечно, фантазия, подстегнутая надеждой) людские голоса.

За моей спиной то и дело раздавались возгласы:

«Эх, подбежим к воротам, обнимем охрану, столько-то дней людей не видели!»

«Видите, земля теплая! Это тепло от города! Там канализации, там тепло, вот сюда и доходит!»

«Они встретят нас, вот увидите, встретят!»

А никто не встретил. Если не считать бродягу-ветра. Он всегда рад гостям.

Да и в городе, за стенами, наверняка ждут… безумные… ведомые Сумеречной Ухмылкой…

Мы остановились в нескольких метрах от городских ворот: молодой Император, рядом я, и, по правую руку от него, огромный телохранитель Шмат. Вернее, какой он теперь телохранитель? И охранять-то не от кого… Шмат походил на горца, которые иногда приходили в столицу, торговать мясом: большой, хмурый, с густыми белыми бровями, густой же бородой и низким, покатым лбом. Шмат кутался в шкуру бурого медведя, которую успел прихватить в общей суматохе, еще когда уходили из столицы. До этого он одевал ее только по праздникам, а сейчас — носил постоянно.

— Опять, Геддон? — спросил Император, глядя на меня.

Я молча кивнул.

Мне никогда не было жалко Императора так, как сейчас. На моих глазах рушилась последняя надежда, рассыпалась в пыль и разлеталась, уносимая ветром, на все четыре стороны.

За нашими спинами оставалась смерть и пустота, мы шли к Шотограду думая, что впереди только свет, а перед нами, оказывается, темнота… разинула пасть, ухмыляется, зараза.

— Мы можем разбить лагерь здесь, не заходя в город, — прогремел Шмат, чья белая борода сверкала поярче зимнего солнца, — дров хватит, чтобы переночевать.

Император грустно улыбнулся:

— А дальше что?

— Утром отправим человек пять-шесть в Шотоград за дровами и едой, какой-нибудь, — продолжил Шмат, и вдруг замолчал.

Он увидел то, что минутой раньше увидел я. У Императора задрожало веко, затряслись губы, руки так крепко сжали поводья, что побелели костяшки пальцев. Мне показалось, что молодой Император вот-вот рухнет с коня в снег, и я невольно подался вперед, хотя вряд ли бы успел…

— Я все равно найду, — прошептал молодой Император, и голос его дрожал, — чего бы мне это не стоило. Я намерен пойти дальше, в Шотоград, а если там не будет Ловкача, то в Лес, и в Степи, куда угодно, хоть на край света!..

Голос его сорвался на тихий, противный шепот. Отчаяние овладело Императором. Отчаяние слетало с его дрожащих губ. Ничего нет на свете страшнее и безнадежнее отчаяния. Это как прыгнуть в темную пропасть, зная, насколько она глубока, в надежде разбиться насмерть.

— Не думаю, что люди пойдут за вами, — осторожно сказал я, зная, что отчаяние Императора готово в любой момент перелиться через край. Что будет дальше, мне и представить было страшно. Я неотступно следовал за молодым Императором почти два года, но еще никогда не видел его таким…

Шмат, который обладал невероятной силой, но не мозгами, молчал.

Губы Императора дрожали. Он думал. Он понимал.

С тех пор, как Ловкач посетил столицу и утопил ее жителей в безумии и боли, прошло шестнадцать месяцев. Год с четвертью, и даже немного больше. Император собрал всех, кто выжил и повел их по городам Империи — в поисках новой жизни или по следам Ловкача. Но следом за столицей они посетили Хайдем, второй по величине город Империи, и встретили безумие и трупы, которыми была выложена мостовая на центральной площади. Потом были другие города, большие и маленькие, деревни и поселки, жителей в которых насчитывалось не больше сотни (что не мешало им сойти с ума и сжигать себя в своих же домах).

Отряд Императора обогнул Империю на востоке и двинулся на север. Границы Империи казались бесконечными, и это поддерживало надежду, словно вон там, за поворотом, еще чуть-чуть, и мы увидим город, жители которого живы и здоровы, не тронуты безумием, не знающие, кто такой Ловкач…

Никто не хотел верить, что настал конец света. Мы словно выпали из реальности и оказались во сне — вязком и тягучем, реалистичном, но не настоящем — и каждый жаждал проснуться, но не мог.

И вот все кончилось. Мы стояли на краю пропасти, под нашими ногами шевелился оползень. Подумать страшно, что может ждать нас впереди… и что будет, когда Император скажет людям, стоящим за нашими спинами, что пути дальше нет.

Впрочем, люди и сами видели, не слепые же. Жалкая кучка — двадцать восемь человек, все, кто остался в живых. Большинство крестьяне, два офицера и несколько из окружения Императора. За шестнадцать месяцев все мы превратились в однородную уставшую, исхудавшую, отчаявшуюся массу, а с приходом зимы — еще и обмороженную, постепенно вмерзающую в холодную почву.

За моей спиной зародился возбужденный гул. Люди видели ворота, они чувствовали дыхание ледяного ветра, слышали звон лопающихся от мороза окон в пустых домах… Ловкач добрался сюда раньше нас. Он всегда успевал раньше…