Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

крупный землевладелец, октябрист С. Шидловский, — что большевики, сами того не подозревая, сослужили России огромную и незабываемую службу, разогнав Учредительное собрание под председательством Чернова. Ничего хорошего из этой затеи не вышло бы все равно…»[1177]; «Российское Учредительное собрание…, — восклицал видный кадет Н. Устрялов, — было даже большей пощечиной идее демократизма, нежели даже весь большевизм»[1178]; «Учредительное собрание оказывалось слишком тесно связанным с партией социалистов-революционеров, — пояснял «белый» ген. Н. Головин, — Это наносило существенный ущерб самой идее Учредительного собрания»[1179].

«Я остаюсь при убеждении…, — писал главноуправляющий делами Верховного правителя (Колчака) кадет Г. Гинс, — что черновское Учредительное Собрание следовало стереть с лица земли…»[1180]; «Опыт созыва Учредительного Собрания, собранного в дни развала страны, дал слишком односторонний партийный состав, которое запело «Интернационал»… Повторение такого опыта, — указывал сам А. Колчак, — недопустимо»[1181]; «То собрание рожденное в стихии бунта и насилия, не выражало воли русского народа, — вторил ген. Деникин, — а будущее отразит ее более совершенно…»[1182]. Лозунг созыва нового Учредительного собрания «отражающего действительную волю народа», станет флагом Белого движения.

Большевики в свою очередь, несмотря на роспуск Учредительного собрания, пытались предотвратить гражданскую войну, и были готовы идти на серьезные компромиссы. В частности на основе договоренности с крупнейшей партией левых эсеров и привлечении ее членов в высшие органы власти. Ленин еще 10 октября 1917 г. директивно указывал: «Сразу осуществлять тот блок с левыми эсерами, который один может нам дать прочную власть в России»[1183]. Более 20 левых эсеров, входило в Военно-революционный комитет и они имели 40 % мест во Всероссийском исполнительном комитете и столько же портфелей наркомов в советском правительстве.

Ленин имел все основания заявить, что «за большевиками, при поддержке их левыми эсерами, поддержке, давно уже осуществляемой на деле, несомненное большинство»[1184]. Можно отнести подобные выступления на счет большевистской пропаганды, но сам будущий Верховный правитель России А. Колчак на это отвечал, что большинство членов Учредительного собрания 1917 г. «находятся в рядах большевиков»[1185]. Министр иностранных дел Франции Пишон годом позже отмечал: большевистская власть признана двумя третями российского народа и является властью де-факто[1186].

Что касается самих эсеров, набравших большинство голосов на выборах в Учредительное собрание, то их способность «нести ответственность власти» наглядно продемонстрировал пример их правительств, которые они получили шанс организовать во время гражданской войны, при поддержке интервентов:

«23 сентября 1918 г. эсеры в Сибири, где во время ноябрьских выборов 1917 г. они получили от 54,4 до 87 % голосов, образовали в Уфе Всероссийское правительство, которое 9 октября переместилось в Омск. Правда, как это ни неожиданно, уже в октябре начались крестьянские бунты против вроде бы столь желанного крестьянству эсеровского правительства. И это Всероссийское правительство просуществовало всего лишь 56 дней…»[1187].

Управляющий делами Сибирского правительства кадет Г. Гинс не скрывал своего раздражения: «Это учреждение было убито государствовавшей в ней партией (эсеров), не понявшей, что случайная ее численность не означает вовсе ее реальной силы»[1188]. Все эсеры, члены правительства были арестованы Колчаком, и от расстрела их спасло только вмешательство британского полковника Уорда, который предупредил адмирала: «моя страна почувствует серьезное огорчение, если указанные арестованные подвергнутся какому-нибудь оскорблению без соответствующего суда над ними»[1189].

Другое эсеровское правительство было создано в Поволжье — Комитет участников учредительного собрания (КОМУЧ). Пришедшее к власти, по словам Деникина, «на штыках чехословаков»[1190], оно не просуществовало и 4 месяцев. «Поразительное самообольщение, исключительная самоуверенность, а практика была элементарна и бедна», — отзывался С. Мельгунов о деятелях КОМУЧа[1191]. По словам самарских «Отечественных Ведомостей»: «Самарские эсеры не сумели создать ни власти, ни аппарата управления, ни армии, ни приобрести авторитета в населении»[1192]. Эсер Утгоф с откровенностью признавал, что самарская эпопея, прежде всего, показала, что у эсеров не оказалось людей способных руководить деятельностью государства в такой сложной и запутанной обстановке[1193].

Еще одно эсеровское правительство — Н. Чайковского, в начале августа было создано интервентами в Архангельске. Но оно просуществовало менее 2-х месяцев, на этот раз руками кадетов и офицеров, его поспешили разогнать сами интервенты. Причины неудач «демократических правительств» «белый» ген. В. Болдырев объяснял тем, что их «наиболее слабым местом» была «оторванность от широких масс». Они были порождением интеллигенции, декларировали общие красивые принципы и оперировали «немыми отвлеченными лозунгами «Родина», «народ» и ничем не соприкасались с живой жизнью»[1194].

На другую сторону проблемы, делавшей попытку передачи власти Учредительному собранию чистой авантюрой, указывал меньшевик А. Мартынов: «Сто раз был прав Маркс, писавший в 1848 г. про франкфуртский парламент: «Франкфуртское собрание занимается школьными упражнениями в парламентаризме и предоставляет правительству действовать. Допустим, что этому ученому собору удалось бы после зрелого обсуждения выработать наилучший порядок дня и наилучшую конституцию. Какой толк будет… от наилучшей конституции, если немецкое правительство в это время поставило уже штык в порядок дня?»[1195]

Даже в такой развитой «демократии», как Англия, находившейся на «периферии» мировой войны, выборы были запрещены. Д. Ллойд Джордж 3 июня 1915 г. по сути цитировал Маркса: «Обычный в демократическом государстве способ подготовки серьезной меры общенационального значения — неприменим во время войны… Под артиллерийским огнем не до споров»[1196].

А. Колчак откровенно смеялся над идеей созыва Учредительного собрания: «Суждения обитателей, собравшихся в горящем доме, о вопросах порядка следующего дня приходится признать несколько академичными… Текущая война есть в настоящее время для всего мира дело гораздо большей важности, чем наша великая революция. Обидно это или нет для нашего самолюбия, но это так, и, совершив государственный переворот, нам надо, прежде всего, подумать и заняться войной, отложив обсуждение не только мировых вопросов, но и большинство внутренних реформ до ее окончания… надо прекратить немедленно доморощенные реформы, основанные на самомнении и невежестве»[1197].

«Когда государство находится на волос от гибели, цвет этого волоса утрачивает всякое значение, — постулировал принципы мобилизации власти во время войны плк. Р. Раупах, — и «самодержавие» должно быть по всей линии. Никаких партий кроме правящей, никакой печати кроме правительственной, никаких свобод собраний, союзов, стачек и никого кроме верноподданных. Иначе гибель»[1198].

Но главную угрозу, самому существованию русской цивилизации, представлял наступающий хаос. Ситуация в России была сходна с положением в революционной Испании двадцать лет спустя, о котором Х. Роблес писал: «Давайте не будем обманывать себя. Страна может жить при монархии или республике, с парламентским или президентским строем, при коммунизме или