Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

Румянцев относился к Конференции двояко. То ему казалось, что «старички» ничего не смыслят в военном деле, взялись не за свое дело. То выходило так, что их предложения и мнения были продуманными и хорошо разработанными; лишь выполняй, и все будет в порядке. Особенно ему нравился умный и тонкий политик граф Воронцов.

Не могли не порадовать Румянцева и слова рескрипта, в которых выражено ему доверие Конференции: «…И понеже мы уверяем себя, что вы чужды от предубеждений и службу вашу не с тем отправляете, чтоб только простой долг исполнять, но паче о том ревнуете, чтоб имя ваше и заслуги сделать незабвенными, а потому и находитесь равного с нами в том мнении, чтоб, не отвергая наперед все трудности и опасения, видеть в то же время, какие, напротиву того, есть возможности и выгоды, а видя то и другое, оные размерять и первые преодолевать, а другими пользоваться; то с надеждою успеха, при помощи в начале Божьей, и вступаем мы теперь в обещанные предписания на предложенные случаи…»

В рескрипте рассматривались возможные варианты продолжения кампании этого года… Что ему предпринять, если неприятель вдруг покинет Кольберг и побежит за реку Одер и далее. Правильно оценивают члены Конференции качество прусской армии как армии наемной, состоящей из разных народов и вовсе не заинтересованной в том, чтобы сражаться за призрачные цели. Прусские генералы давно страхом перед нашим оружием объяты, и, конечно, если неприятель уйдет из-под Кольберга, то он, Румянцев, будет его преследовать. И вовсе не потому, что пруссаки трусливо побегут, а потому, что уж больно долго ждет момента сразиться в открытом бою с прославленными прусскими генералами…

Румянцев спокойно дочитал рескрипт, который придал ему уверенности в том, что Петербург внимательно следит за его действиями, в основном их одобряет и поможет всем необходимым для того, чтобы не бесславно закончить нынешнюю кампанию. А что ожидает в будущем, никто не мог предугадать. Снова разносились слухи о болезни императрицы и об оживлении деятельности малого двора. Снова начались интриги, слухи, тайные записочки и письма… Румянцев не любил этой возни. Он был солдатом Отечества, простым и честным, каким и надлежало быть солдату. Он любил открытые игры, без подсиживании и обмана.

Ноябрь не принес облегчения. Вместо дождя и ветра пришли морозы, повалил снег, сделавший непроезжими дороги. В корпусе больше стало простуженных и обмороженных. Настроение – и без того неважнецкое – резко ухудшилось, все ждали снятия осады и перехода на зимние квартиры.

Лишь Румянцев твердо верил, что судьба кампании решится у стен Кольберга. Сколько уж терпели, осталось совсем немного: вот-вот замерзнет река Перзанта, тогда фланги принца Евгения станут доступными, легче будет его разбить, да и крепость окажется беззащитной. Так думал Румянцев и упрямо убеждал в том своих подчиненных.

…Платен, встретив заградительные отряды генерала Берга, поостерегся вступать в открытое сражение, стал выжидать, как обычно, случая, затевая небольшие стычки с русскими эскадронами. Но его попытки прорваться с транспортом продовольствия в крепость оказывались пока безуспешными. Так что все шло строго по плану.

И снова все чуть не сорвалось. Однажды в ставку Румянцева приехал князь Голицын, брат жены, генерал-аншеф, в прошлом дипломат, по-прежнему тесными узами связанный с большой европейской политикой. Его дивизия расположилась по реке Варте, не так уж далеко от Румянцева, вот он и заехал к родственнику, чтобы потолковать перед решающими событиями.

Князь Голицын был на семь лет старше Румянцева, побывал во многих странах с дипломатическими миссиями; опытный царедворец, прошел большую школу интриг и лавирования в кривых коридорах царских дворцов. Он и приехал с единственной целью: образумить своего родственника, который вызвал немалое недовольство в генералитете своим упрямством, нежеланием вести войну по старому, испытанному в веках методу. Ведь самый молодой, а командует многими опытными и старшими по возрасту генералами.

– Ваше сиятельство, Петр Александрович, а ведь крепость-то вряд ли сдастся, – начал напрямик князь Голицын после того, как они уселись около железной печки, в которой уютно пылали дровишки, подброшенные денщиком. – Неужто не надоели вам вот эти палатки, походные кровати, весь этот неуютный походный быт?

– Нет, не надоели и никогда не надоедят, чувствую в сем свое призвание, князь… Я радуюсь, когда передо мной ставят такие вот большие задачи. Когда у меня войска много, когда я могу руководить, посылая против неприятеля. Мне доставляет большое удовольствие двигать войска туда, где они всего полезнее.

Голицын видел, как глаза Румянцева, только что покрытые словно дымкой усталости, вновь загорелись светлым огнем счастья военного человека.

– Так ведь к Кольбергу на соединение с принцем Вюртембергским идет еще один корпус прусского короля. Тогда снова силы их будут равными нашим, снова они прорвутся и зароются в ретраншементах, и тогда их ничем не выкуришь оттуда. Поймите, граф! Не лучше ли отдохнуть на зимних квартирах, дать отдых и солдатам, ведь много больных… Я слышал, у вас чуть ли не все генералы отбыли по болезни или в Петербург, или в Мариенбург, поближе к Бутурлину, который уже начал давать пиры, и от повседневных застолий все опухли круг него.

– А пусть их! Действительно, устали все от повседневных баталий, а больше – от недостатка всего: и провианта, и фуража, и обуви, и прочей амуниции. Ни днем ни ночью нет покоя. Поверите: то рапорт от Берга, то рапорт от Яковлева, то рапорт от бригадира Краснощекова, и все почему-то прибывают или поздним вечером, или уж совсем ночью. И все не терпит отлагательства в решении, тут же будят меня, недосыпаю вот уже много суток.

– Да, Петр Александрович, на вас лица нет, кожа да кости… Пожалеть надо себя.

– Потом отдохну, сейчас некогда. Вот-вот принц запросит пощады: дезертиры утверждают, что провианта у него совсем не осталось. Да, по сути, и я в таком же положении, все время только о том и забочусь, как бы не остаться без фуража и провианта.

– Бутурлин приказал мне, следуя по дороге к зимним квартирам, забирать все в магазинах, расположенных в разных местах. А что мы не можем для себя употребить и с собою забрать, то оное оставить для корпуса генерал-поручика Румянцева.

– Вот именно. Что вы не можете с собой забрать, то мне отправите или оставите… А по такому бездорожью попробуй отыщи лошадей для доставки провианта и всего необходимого. Ох, тяжкое бремя видеть страдания людей…

– Ну, тут не только об этом следует думать, граф.