Зодчие - А Волков

- "Учительное известие" я и сам знаю, - с нетерпением перебил Макарий. - Ты о деле говори!

- Я о деле, владыко премудрый! Где же в таком алтаре кланяться? Там поклонишься - ризой все с престола сметешь...

- Верно протопоп глаголет! Теснота неизреченная! Не повернуться! загалдели попы.

Макарий покачал головой. Шум утих. Глядя на толстого Феоктиста, настоятеля церкви Варлаама Хутынского, митрополит укоризненно сказал:

- А тебе, отец Феоктист, до голодной смерти, мнится, далеко. И коли попостишься, сие на пользу пойдет. Вишь, чрево разъел! Верю, тебе с таким чревом трудно в новом храме служить. Уж не послать ли тебя на деревенский приход, во просторную церковь?

Побледневший Феоктист стал оправдываться:

- Неповинен, владыко, в чревоугодии. Ем мало, а плоть одолевает. Верно, болесть такая от господа ниспослана... И наказания не заслуживаю...

- Так на что ж вы жалуетесь?.. Церкви малы, тесны - верно. А ведомо вам, что собор сей великую славу нашей православной церкви означать будет? возвысил голос митрополит.

Его маленькая фигурка стала такой недоступной и властной, что попы съежились, застыли. Мертвое молчание наступило в палате. Просители поняли, что дело оборачивается неладно, и думали только, как бы подобру-поздорову унести ноги.

- Довести ваши жалобы до государя: просят-де попы собор разломать?

Попы снова рухнули на колени:

- Прости, владыко! Мы того не мыслили... Снизойди к нашему неразумию...

- Встаньте, отцы! Христос велел прощать до семижды семидесяти вин. Я на вас не гневаюсь. Жить вам надобе, то понятно и мне и государю. Храм строится яко доброзримый памятник казанского взятия, и вы на богатые приходы надежды не возлагайте. Но вас не оставим: корма будете получать из моей казны.

Подойдя к митрополиту под благословение, довольные попы потянулись к выходу. Митрополит задержал их, сказал сурово:

- Но помните, отцы: коли будете сеять в народе смуту и жаловаться на бедственное свое положение, накажу без милосердия, в Соловки отправлю!

Напуганные попы смирились, но вызванные их сетованиями разговоры и толки в народе не прекратились; позднее это повело к неожиданным для строителей последствиям.

Глава IX

ВОЛНЕНИЯ НА СТРОЙКЕ

Работа, которую проводил до отъезда Постник, теперь пала на плечи Голована. На площадку Андрей заглядывал ненадолго - главную работу он проводил дома. А работа требовала очень много времени и огромного художественного чутья. У малых церквей восьмерики заканчивались - надо было продумывать переходы от этих восьмериков к верхним, более узким. В первоначальном проекте собора общий вид отдельных церквей намечался лишь приблизительно, теперь следовало разрабатывать детали.

Дело усложнялось тем, что обработку каждой церкви еще при Постнике решили производить по-особому, не повторяясь. Храмы должны были сходствовать, подобно детям одной семьи, и в то же время разниться какими-то неповторимыми черточками.

Сергей Варака и Ефим Бобыль помогали Головану, давали свои проекты оформления малых церквей, но общее решение оставалось за Голованом и Бармой.

Молодой зодчий с утра до вечера сидел за эскизами. Он углубился в изучение разного рода кокошников, навесных бойниц, прилепов, колонок витых и рустованных, полукруглых и стрельчатых арочек. Нелегкую задачу представляло гармонично сочетать различные архитектурные элементы так, чтобы найти восемь прекрасных композиций, объединенных в стройное целое с центральным храмом.

Голован делал рисунки десятками и уничтожал их, если они его не удовлетворяли. Иногда приходил со стройки Барма, сочувственно смотрел на склоненную над бумагой голову Андрея, в которой начала пробиваться ранняя седина.

Голован бормотал точно в бреду:

- Пустить или не пустить по этому поясу машикули?204 Боюсь, уширят шею храма... Разве сгладить переход кокошниками?.. А сколько рядов пустить? Два? Три?.. И опять же, какие кокошники ставить? Полукруглые или с подвышениями?.. Нет, не годится, тяжело выходит...

Разорванный лист летел под стол, а Голован с лихорадочной торопливостью уже рисовал на другом. Барма молча уходил, а молодой зодчий, углубленный в работу, не замечал ни прихода, ни ухода наставника, не слышал скрипа отворяемой двери... Он и о еде забывал...

Вечером в рабочую горницу зодчих приходили с Бармой его помощники Сергей и Ефим. Потрепанный жизнью Никита Щелкун держался особняком. После работы отправлялся домой, выпивал чарку и заваливался спать.

Сделанное Голованом за день рассматривали, оценивали, поднимались горячие споры.

А по воскресеньям все собирались в домике Голована, где было и чисто, и светло, и уютно.

Дуня скромно сидела в уголке с рукодельем, не вмешиваясь в мужские разговоры. Понемногу Голована начали выводить из себя умильные взгляды, которые бросал на девушку кудрявый Сергей Варака. Парню полюбилась внучка Булата, и он, весельчак и затейник, не стеснялся выказывать ей свои чувства.

Сильно одряхлевший Булат радовался.

"Теперь у Андрюши с Дуней скорее дело пойдет на лад, - раздумывал он. Это уж так: есть - не видишь; потерял - горюешь!"

Дружеские отношения Голована и Сергея испортились: молодые люди чувствовали друг в друге соперников.

Очутившись наедине с Дуней, Барма поговорил с ней.

- Ты, девушка, моих ребятенок от работы отрываешь, - полушутливо начал он. - Сергей с Андрюшей, того гляди, подерутся, а работе урон.

Дуня заплакала:

- Я, дедушка, ничем не причинна...

- А я тебя не виню. Ты признайся мне: который тебе по сердцу?

- Сергею скажи, - прошептала девушка, - за него не пойду... И ни за кого не пойду! - добавила со внезапной решимостью.

- Вот те на! - изумился старик. - А за Голована?

- Где уж! - скорбно вздохнула Дуня. - Он на меня и смотреть не хочет. Да и не ровня мы... Он - царский розмысл, я - сирота.

Барма рассердился:

- Не смей говорить неподобные слова! Сирота нашлась! У тебя дед тоже зодчий, человек повсюду знаемый. Про неравенство не поминай!

- Не буду... - улыбнулась Дуня сквозь слезы.

Старик смягчился, погладил Дуню по гладким русым волосам:

- Не плачь, доченька! А с Серегой я поговорю, чтобы на грех не лез.

* * *

Не всегда дело с лодырями оканчивалось так гладко, как с Петрованом Кубарем. Несколько человек пришлось прогнать. Уволенные работники распускали лживые слухи, порочащие Барму и его помощников. Эти слухи на лету подхватывались завистниками из числа зодчих, не принятых на работу Бармой.

"Залетели вороны в высокие хоромы! - шипела ядовитая молва. - Не по себе взялись дерево рубить Постник с Бармой. Стенок навыводили, а что с ними делать - не ведают... И то сказать: шутка ль дело - девять престолов! Таковых соборов никто допреж не страивал..."

Слухи дошли до зодчих. Напрасно утешали они друг друга: от сплетен да напраслины мудрено уйти! На душе у них было тяжело, обидно. А тут еще произошел случай, сыгравший на руку недоброжелателям.

Большая толпа рабочих, возмущенных тем, что в последние дни их кормили вконец испорченной пищей, окружила Барму, Голована и Ефима Бобыля. Послышались сердитые возгласы:

- Работаем как проклятые, а едим как свиньи!

- Хороший хозяин такой дрянью кормить свинью не станет - околеет свинья!

- В каше не масло, а песок!

- Пошли, ребята, жаловаться самому царю!

Напрасно зодчие старались доказать людям, что не они повинны в плохой пище.

- Что вы всё валите на чужого дядю! - кричали строители. - Вас бы покормить из нашего котла, вы б запели репку-матушку!

Голован и Бобыль переглянулись.

- А ведь не плохо придумано! - усмехнулся Голован.

Бобыль догадался:

- Целовальников на тот же стол посадить, и чтоб ели без отказа!

Зодчие обратились к толпе и рассказали, на какую мысль навел их разговор. Строители разошлись со смехом и шутками.

Разговоры о случившемся покатились по Москве. Пьяную выходку кучки работников разносчики вестей превратили в бунт. Одни говорили, что зодчих искалечили. "Побили до смерти", - уверяли другие. Нашлись очевидцы, которые собственными глазами видели, как трупы Бармы и даже Постника, которого и на Москве не было, везли на дровнях, завернутые в грязные рогожи...

Царь, узнав о случившемся, приказал зодчим явиться.

- Ничего! - сказал Барма. - Мы никого не боимся и ни от кого не таимся...

Иван Васильевич собирался на охоту. На нем был подбитый мехом зеленый охотничий кафтан, перехваченный кожаным поясом, за которым торчал кинжал; голову покрывала низенькая шапка бобрового меха.

Царь встретил зодчих неприветливо:

- Что про вас Москва благовестит?

Барма ответил с низким поклоном:

- Не прими во гнев, государь! Наше дело большое, а в большом деле не без греха...

- А все-таки есть грех?

Барма рассказал царю о жалобах рабочих на плохую пищу.

Иван Васильевич вспылил:

- Смутьяны на стройке завелись? Драть их кнутами без пощады - узнают, как жаловаться! Вижу, слабы вы с Ордынцевым: не держите народ в узде!