Страшный Тегеран - Мортеза Каземи

— Почему это вы, ханум, в такое время здесь на даче сидите? Да еще так одиноко живете?

— Я больная, — ответила бедная женщина. — Доктора сказали, что мне надо быть подальше от города. Но меня часто навещают мои отец и мать.

— Так, так, — сказала Шевкет, — и сегодня, значит, вы их ожидали?

На лице больной появилась легкая краска.

— Нет, — сказала она, слегка запинаясь, — я уже несколько дней, как жду одного своего родственника. Но до сих пор он не пришел.

Шевкет поняла, что Ферох здесь не бывал.

Через несколько минут вернулась служанка с хрустальным кальяном в руках. Шевкет покурила.

Вдруг застучали в ворота. Садовник вскочил и побежал к воротам. Лицо больной ханум засветилось радостью. Но садовник вернулся один и грустный. Подойдя к Шевкет, он тихо сказал:

— Это за вами.

Притворно обрадовавшись и рассыпавшись в неуклюжих благодарностях, Шевкет зашагала, к выходу.

За воротами стояла Эфет. «Нэгаб» ее был поднят вверх, лицо было совершенно бледно. Она с тревогой спросила:

— Ну, что, узнала, он здесь? Или нет?

Бедняжка Эфет! И «нет» и «да» должны были в этом случае причинить ей боль.

Но все же ей было в тысячу раз легче перенести положительный ответ, и она страстно желала его получить. Но природа, которая в этих случаях, всегда проявляет максимум несправедливости, лишила ее даже и этой относительной радости. Эфет не могла больше сдерживаться. Опершись головой о глиняную стену сада, она горько заплакала.

С большим трудом Шевкет довела свою молодую госпожу до маленькой дачи, в которой они приютились, и принялась ее успокаивать:

— Зачем такая безнадежность? Ведь ничего еще не известно. Ферох, наверно, жив, просто с ним случилось что-нибудь неожиданное, непредвиденное...

Тихо плача, Эфет расспрашивала Шевкет, о чем они там все это время говорили и как она все это узнала. Шевкет сообщила ей, что и больная ханум тоже ждет Фероха и что Ферох не приходил.

Через два часа Эфет лежала, у себя в комнате в сильнейшей лихорадке. У постели ее сидели отец и мать. Она рассказала им об исчезновении Фероха, и они грустили вместе с ней. Они понимали ее. Они сами считали Фероха хорошим, достойным юношей и не могли упрекать ее за любовь к нему.

Болезнь Эфет длилась несколько недель. В течение всего этого времени ее большие глаза были устремлены в сторону двери. Она ожидала Фероха. Потом отчаялась.

Лихорадка ее прошла, сменившись слабостью. Она мало говорила, и ей всегда хотелось быть одной. Неподвижно сидела она в кресле в своей комнате, дверь которой выходила в маленькую оранжерею с померанцевыми и апельсиновыми деревьями, предавшись горестным думам.

Ей не хотелось никого видеть, кроме няни Фероха, которую она все требовала к себе. Подолгу сидели они вдвоем, оплакивая свою потерю.

Она не знала больше, что значит веселье. Отец и мать отчаялись уговорить ее выйти замуж: все их робкие просьбы на этот счет кончались жестокими приступами лихорадки у Эфет.

При всем этом она всегда хотела знать, что происходит с Мэин и не знает ли она чего-нибудь о Ферохе. Но все сведения оттуда ограничивались тем, что Мэин все еще больна и все еще в Шимране.

Разузнавала она и об отце Фероха, и в первое время нянька постоянно рассказывала ей о нем. Но это продолжалось недолго: спустя немного времени после внезапного исчезновения Фероха, старик распростился с жизнью.

Однажды Эфет принесли известие о смерти Мэин и сказали при этом:

— Теперь у господина Ф... эс-сальтанэ есть внучек.

Эфет знала, что это сын Фероха. Теперь она снова грустила, снова плакала. Странная! Она оплакивала теперь свою соперницу.

Потом у нее явилась новая мысль: увидеть маленького — эту живую память милого Фероха, утешиться хоть этим. «Как это устроить?» — спрашивала она себя. Между ее семьей и домом господина Ф... эс-сальтанэ не существовало постоянных отношений, Но она вспомнила, что в день смерти отца Фероха она познакомилась с Мелек-Тадж-ханум. Теперь, когда умерла Мэин, будет вполне уместно, если Эфет поедет выразить ей свое сочувствие.

На четвертый день после смерти Мэин Эфет, взяв Шевкет, поехала в пролетке в дом господина Ф... эс-сальтанэ. Мелек-Тадж-ханум, хотя она была в страшном горе и отчаянии, приняла Эфет. Видя ее тяжелое состояние, Эфет сказала ей только несколько слов утешения, стараясь поменьше упоминать о Мэин.

Доброе лицо Эфет, ее заботливость и то, что она после одной только встречи с ней, приехала ее навестить и утешить, — все это растрогало несчастную Мелек-Тадж-ханум. С красными от слез глазами, с лицом, покрывшимся за этот короткий срок морщинами, она горячо, по-своему, в тех старых персидских выражениях, которых не знают современные женщины, благодарила Эфет.

Немного посидев и посоветовав ей быть твердой и успокоиться, Эфет поднялась, чтобы ехать. Мелек-Тадж-ханум не отпускала ее до тех пор, пока та не дала ей слово, что не забудет ее.

На той же неделе Мелек-Тадж-ханум сделала Эфет ответный визит. А еще через неделю Эфет вновь поехала к Мелек-Тадж-ханум и, посидев с бедной осиротевшей матерью, развлекала ее разными рассказами.

Мало-помалу между ними завязалась дружба, и скоро Мелек-Тадж-ханум сама заговорила с Эфет о Мэин и, как ей казалось, «немножко» переделав, рассказала ей, что у Мэин был муж, который вскоре же после свадьбы погиб на войне с «бунтовщиками», а дочь умерла с горя, но оставила после себя сына. Эфет, знавшая все, что было на самом деле, выслушала ее, не прерывая, и выразила желание повидать ребенка. Мелек-Тадж-ханум кликнула Фирузэ, и та принесла маленького и положила его на колени к бабушке.

Эфет, рассказывавшая в это время о себе, — о том, что она, хоть и молода, а уже разводка, так как ее муж оказался негодяем, и что теперь она живет у отца, — тотчас же потянулась к ребенку, обнаруживая то естественное чувство, которое присуще каждой молодой женщине. Она отняла маленького от бабушки и прижала его к себе.

В груди ее что-то сильно затрепетало. Думая о Ферохе, она поцеловала ребенка в губы.

С этих пор они часто сидели так вдвоем, Эфет и Мелек-Тадж-ханум, ухаживая за ребенком. Как ни тяжело было самой Эфет, она всегда старалась успокоить и утешить бедную мать, находившуюся по-прежнему в тихом отчаянии.

Но что могут дать чужие утешения испепеленному сердцу матери, потерявшей единственного ребенка, такую дочь, как Мэин!

С часу на час, с минуты на минуту Мелек-Тадж-ханум становилась все грустнее. Она была вся разбита, и покрытое морщинами лицо ее — хотя она не прошла и сорока переходов на жизненном пути, — напоминало лицо семидесятилетней старухи.

Все слабея, она наконец заболела. Ее постоянно лихорадило. А господин Ф... эс-сальтанэ, хотя смерть дочери и его повергла в страшную печаль, все еще не выбросил из головы, мысль о депутатстве. Он энергично хлопотал. То ехал в дом к какому-нибудь купцу, к журналисту или помещику, то созывал к себе нужных людей на «ячменную похлебку» и на плов с индейкой, то прельщал их шалями и отрезами на аба.

Заботы о депутатстве мешали ему заняться здоровьем жены.

Приблизительно через год после смерти Мэин господин Ф... эс-сальтанэ одержал наконец победу на выборах и готовился стать депутатом меджлиса. Все газеты возвестили о его депутатстве. В особенности хорошо писала одна из тех, которая, посвятив однажды Передовую нашим «достойным и мужественным представителям», несколько раз приводила его имя, выделенное крупным шрифтом, и призывала население остальных провинций и округов выбирать людей, подобных ему.

Вечером в цветнике бируни господина Ф... эс-сальтанэ, освещенном огромным газокалильным фонарем, который торжественно шипел и разливал ослепительный блеск, состоялся прием с чаем, кофе и кальянами, а виновник торжества важно восседал на диване на «главном месте». И с четырех часов перед закатом солнца до четырех часов после заката группами, вереницами приходили люди в белых и в черных чалмах, в высоких шапках, седобородые, толстобрюхие, пили чай и кофе и изысканным поповским языком приносили свои поздравления. Приходили поджарые фоколи с французскими словами на языке и тоже поздравляли.

В этот вечер господин Ф... эс-сальтанэ впервые позабыл о Мэин. Но в одиннадцатом часу, когда прихлебатели, отчаявшись получить здесь плов, попрощались и ушли, и когда он, войдя в эндерун, увидел, что на постели в комнате, выходившей окнами в цветник, лежит и стонет жена, которой стало хуже, он вдруг вспомнил о Мэин. Он сказал себе: «И ради этого вечера, ради этих подхалимов я погубил Мэин!»

И, точно преступник, подходящий к судейскому столу, он чувствовал, что дрожит и, чтобы не упасть, быстро опустился у изголовья жены и погрузился в думы.

Мелек-Тадж-ханум делалось все хуже и хуже. Эфет теперь, несмотря на свое нездоровье, бывала у нее почти ежедневно! Иногда сына Фероха посылали к Эфет.