Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 - 1863. - Александр Тургенев

Граф Алексей Орлов-Чесменский был женат на Лопухиной; он прежде был весьма близок с ея матерью. Плод сего брака есть графиня Анна Алексеевна Чесменская, известная дьяконисса архимандрита Фотия, названная покойным архимандритом «чадо Анна».

Графиня Анна получила воспитание в доме родителя своего такое, какое можно подучить среди бойцов кулачных и стаи цыган. Дом Орлова был знаменит подвигами всякаго рода буйства и пьянства. С утра до глубокой ночи в доме его он, да и гости пили, кулачные бойцы на смерть друг-друга били, табун цыган орал и плясал.

Алексей Орлов образование единственной своей дочери вверил близкой ему особе, Марии Семеновне Бахметевой, которую он, одни говорят, купил у мужа за 50 тыс. рублей, другие утверждают, отнял и еще поколотил Бахметева. Cиe последнее предание более правдоподобно: граф Алексей Орлов был скаредно скуп.

Дщерь его, графиня Анна, была научена верховой езде, управляла конем, как славный гусар, умела править тройкой лошадей, как златогоревский ямщик Валдая. Плясала прелестно, как баядерка; но как были образованы ум и сердце ея, об этом сказать что-либо весьма затруднительно.

Ея сиятельству теперь (1831 г.) 54 г., быть может 56 лет от рождения, а во всей ея поступи, во всех ея действиях, приемах, несмотря на то, что более 20 лет монахи насаждали в нее искусство притворства и лицемерия, все прорывается, выказывается что-то баядерское. Она совершенно женщина без характера; постится, молится по 8 часов сряду. Ест грибы и зелие, и пьет шампанское a la papa!

15-ть миллионов рублей графиня истратила с отцем Фотием на разныя дела. Некоему офицеру, г. Казакову, графиня Анна купила 3.500 душ крестьян, подарила или отдала половину славнаго своего конскаго завода, выстроила в миллион рублей каменное здание для помещения подаренных коней и в один раз, в день рождения г. Казакова, изволила ему подарить 450.000 рублей!

За всеми вышеозначенными тратами графиня А. А. Орлова все еще получает (1831 г.) в год дохода восемьсот тысяч рублей.

LXXIII.

Питомцы кадетскаго корпуса.—Начало службы А. М. Тургенева.—Его образование.— Командировка в Крым в 1814 году.—Назначение директором Медицинскаго департамента.—Дело о заказе хирургических инструментов в Туле 1830—1831 г.г.—Мишковский.—Марченко.

Какие люди выходили из кадетских корпусов! и каких ныне (1840-ые годы?) видим воспитанников, получивших образование свое, увы! в тех же кадетских корпусах!

Отец мой был кадетом в царствование Елисаветы, я много от него наслышался о кадетском корпусе, но никогда не слыхал того, что слышал собственными ушами. К-м-ь,*) завербованный в Курляндии немец в пехотный Воронежский полк, бывший тогда под начальством молодаго, прекраснаго собой щеголя, полковника Степана Степановича Апраксина, был большаго роста и стройно сложен.

*) Надо полагать, здесь имеется в виду г-н Клейнмихель.

 Апраксин, по существовавшему тогда праву полковника, преобразовал К-м-я из мушкетер в гусары, то-есть приказал одеть его в венгерское, богато золотом обложенное, платье, поставив его сзади кареты своей, и гордился, по молодости лет своих, тем, что в Петербурге не было ни у кого столь стройнаго за каретою гусара. К-м-ь любил пить вино; российския строгости научили К-м-я быть трезвым.

По прошествии нескольких годов Степан Степанович Апраксин, в вознаграждение тряской службы и уважение отсчитанных ему строгостей произвел К-м-я в унтер-офицеры, а впоследствии доставил ему от службы увольнение.

По уважению той же великотелесности первоначально Петр Иванович Милисино, начальник артиллерийскаго кадетскаго корпуса, определил К-м-я при корпусе провиантским коммиссаром. По прошествии некотораго времени, Милисино имел необходимую надобность дать звание (знакомой) своей француженке, соблазненной или купленной им от какой-то содержательницы пансиона. Сделано было предложение К-м-ю на бракосочетание; немец разсчел, что это будет для него выгодно, согласился и в разсчете своем не ошибся. Кому до того какое дело, что она жила в доме у генерала Милисино. Все родившияся дети получили и остались с его фамилиею.

При восшествии императора Павла I на престол, он нашел К-м-я уже в ранге капитана, а чрез несколъко дней его увидели уже полковником и во дворце, в назначенной особенно комнате, с книгою в руках, напечатанною на полурусском, полунемецком с примесью чухонскаго языке, преподающаго лекции военнаго искусства! и кому же? — фельдмаршалам: кн. Репнину, Мусину-Пушкину, гр. Ив. Петр. Салтыкову и прочим генералам, поседевшим на поле славы, увенчанным лаврами. К-м-ль никогда сражения издалека не видывал. Этому мудрецу и витязю были впоследствии вверены для образования и приготовления на службу отечества и царскую дети дворян русских. Сам слышал своими ушами, повторяю, как генерал-от-инфантерии К-м-ль, обучая кадет во фронте экзерциции и маршировке, кричал им: «Ракалии! математику под каблук! я из вас эту дурь выколочу... Правой, левой, раз, два, раз, два!»

На многия лета долго, долго незабвенной в памяти NN всегда изволил говаривать, что чем офицер глупее, тем он в службе полезнее и что лучше дурака никто в караул не вступит.—Что премудро, то премудро. —Како отверзутся уста и наполнятся духа и слово отрину, вопреки сей премудрости. Но ныне (в 1840 г.) не увидим уже кадетов, которые бы походили на кадета Тутолмина. Таковых, которые писать не умеют, видим сотни, видим тысячи.

Мне очень досадно на самого себя, что не умею приводить мыслей моих систематически в порядок, что не умею изложить, что знаю, что видел, что помню, что знаю по преданиям,—слогом приятным, чистым; разсказы мои были бы тогда, дозволю себе сказать, достойные внимания, их прочитали бы с удовольствием, — но извините меня благосклонно, я ничему не учен, образования мне никакого не было! Мне было за 20 лет, когда я был уже ротмистром, по проведении лучших лет жизни моей для образования, ума и сердца среди ужаснейшаго разврата, то-есть в военной службе, и где же начал я служение мое? в гвардии!—В 20-ть лет в первый раз я почувствовал, подумал, разсудил, что остаться  вовсе  невеждою тяжело, что жить для того только, чтобы есть, пьянствовать,  развратничать— гнусно! Сам не умею дать себе отчета, каким образом попал я на эту мысль! Может быть, что лектор французскаго языка, почтеннейший г. Матье, у котораго я брал уроки во французском языке,— уметь лепетать по-французски значило в мое время быть образовану, получить отличное воспитание, и ныне то  же мнение продолжается и существует (1840 г.), и ныне слышу везде со всех сторон отзывы: «Ах, как он образован. On voit bien qu'il a eu une education soignee, il parle le francais, comme un parisien!» — Матье, преподавая мне французский язык, часто говаривал, чтобы я поехал во Францию, восхищал меня разсказами о Париже, о всех удовольствиях, которыя можно только в Париже иметь и наслаждаться. Я только тем и бредил, чтобы ехать в чужие края и прямехонько в Париж. Но также не умею объяснить, каким образом то случилось, что я, выехав из Москвы в Дорогомиловскую по Смоленской дороге заставу с твердым и непреложным намерением ехать в Париж, попал в Гетинген!—Благодарю, непрестанно благодарю Провидение, направившее стопы моя сюда, а не в Париж! Жалею и, доколе буду жить, не перестану сожалеть о том, что я прежде ранее, не быв еще знаком с развратом, не приехал в Гетинген! Тогда мог бы я быть полезен для себя и для общества, но, к несчастию моему, было уже для меня поздно! я уже вкусил отраву, а единожды поврежденное здравие, как бы хорошо ни было возстановлено, всегда чего-либо не будет  доставать в нем к совершенному, полному и чистому наслаждению! Однако-же я доволен собою, что пробыл четыре года в Гетингене, чувствую, уверен в том, что я теперь похожъ несколько на европейца, сокрушаюсь, что много в жизни моей наделал глупостей. Что делать, пролитое полным не бывает! Но благодарен немцам: повидавшись с ними, послушавши их розсказней, я остаюсь уверенным и совершенно уверенным, что для русскаго дворянина есть всегда, может и должно быть лучшее назначение, а не одно только то, чтобы быть членом пудретнаго (?) общества, то-есть членом Московскаго английскаго клуба.—Повторяю еще и прошу быть ко мне, в уважение невежества моего, снисходительными, читать разсказы мои, когда вам угодно, когда вы найдете в  них  что-либо достойное замечания,  забавное, странное, смешное; бросать их в угол, не сердясь, когда я порю дичь, ермолафию!

В 1814 году в конце сентября отправили меня из Петербурга на службу в Крым начальником таможенной части.

Покойный граф Павел Александрович Строганов, при коем я был адъютантом, дал мне в провожатые заслуженнаго лейб-гренадера Володимирова, ибо я в то время от полученной тяжелой раны в незабвенном сражении при Бородине не владел правою рукою.

Я и со мною поседелый в боях Володимиров доехали блаополучно до Полтавы. Отсюда отправились ночью, которая тогда была очень темна; шел небольшой дождь, дорога была грязна, и, как говорится, зги Божией не видно.