Зороастр - Гюстав Флобер

Несколько секунд молчание ничем не нарушалось, и легкий вечерний ветерок приносил царю из садов сладкое благоухание роз, точно и земля хотела воскурить перед ним фимиам поклонения и признать его грозную власть.

Затем свита поднялась и расступилась, по обе стороны, и царь подъехал к лестнице, слез, с коня и направился в залу пиршества; за ним последовал верховный жрец и все князья и вельможи и знатные женщины Вавилона, во всей своей красе и великолепии, взошли по мраморным ступеням, и вся эта толпа устремилась широким потоком к бесконечным рядам столов от дверей и до самого подножия золотой статуи Навуходоносора. И тотчас же из-под колоннад снова полились звуки музыки, служители засуетились вокруг столов, позади каждого гостя стал черный невольник с опахалом из пальмовых листьев. Пир начался.

Это был долгий пир. Сердца царедворцев все больше предавались веселью, а темные глаза ассирийских женщин метали взгляды более сладкие, чем все сладкие яства Египта, более властные над душой мужчины, чем крепкие вина юга. Даже сумрачный царь, со впалыми глазами, с лицом, истощенным чрезмерными наслаждениями, даже он улыбался и смеялся, — сначала довольно угрюмо, но все веселее и беспечнее с каждым глотком вина. Его дрожащая рука делалась тверже по мере того, как вина возвращало ему утраченную силу, и не раз принимался он играть черными, как смоль, кудрями и тяжелыми серьгами красавицы., сидевшей рядом с ним.

— Ведь сегодняшний день посвящен празднованию победы! — вдруг воскликнул он, и все смолкли. — В этот день мой родитель, привез в. Вавилон, все богатства израильтян. Принесите мне эти сосуды из храма, я хочу пить из них в эту ночь и сделать возлияние богу богов, Ваалу!

Хранитель сокровищницы предугадал желание царя и приготовил все заранее, так что с последним звуком речей Валтасара в залу вошла длинная вереница служителей, которые несли высоко над головами блестящие сосуды.

— Раздайте их, — воскликнул царь, — поставьте пред каждым кубок или чашу!

Царский виночерпий наполнил вином громадный кубок, который держал в руке царь, и служители поспешили наполнить все чаши. Князья и вельможи, посмеиваясь над их причудливою формой, оценивали массивность чеканки золота и серебра. Перед каждым было поставлено по священному сосуду из иерусалимского храма, чтобы пить вино во славу бога Ваала и царя Валтасара.

Когда все было готово, царь взял в обе руки свою чашу и поднялся с места, и весь сонм царедворцев последовал его примеру; между тем, ароматный воздух огласился могучею мелодией, а служители начали сыпать цветы и опрыскивать столы благовониями.

А за стенами дворца стоял ангел смерти и точил свой меч о камни Вавилона.

Валтасар поднял чашу и заговорил громко и торжественно:

— Я, царь Валтасар, во дворце своих предков, возливаю и пью это вино во славу великого, всемогущего и вечного бога Ваала, пред которым боги запада, востока, севера и юга ничтожны, как песок пустыни, уносимый вихрем. Во славу Ваала, при виде которого бренные кумиры Египта рассыпались в прах и Бог израильтян затрепетал и умалился во дни отца моего Навуходоносора. И я повелеваю вам, князья и вельможи Вавилона, вам и вашим женам, и вашим красавицам, тоже возлить и выпить вина в честь нашего бога Ваала и меня, царя Валтасара.

С этими словами он повернулся в сторону и возлил несколько капель вина на мраморный пол, затем приложил чашу к губам, обратившись лицом к гостям, и стал пить.

В эту минуту в зале раздался оглушительный возглас:

— Привет тебе, царь, живи вовеки! Привет тебе, князь Ваала, живи вовеки! Привет тебе, царь царей, живи вовеки!

Долго не смолкал громкий крик, звеня и переливаясь между колоннами и поднимаясь к толстым резным стропилам, так что самые стены как бы заколыхались и задрожали от шумной хвалы, возносимой царю.

Валтасар медленно осушил чашу до дна, внимая с полузакрытыми глазами этой буре; язвительная усмешка, скрытая от посторонних взоров, мелькала на его губах. Затем он поставил сосуд на стол и поднял голову. Вдруг он пошатнулся, побледнел и чуть не упал. Он ухватился за свое кресло из слоновой кости и стоял, дрожа всем телом, так что колени ударялись одно о другое, а глаза готовы были выступить из своих орбит. Лицо его исказилось смертельным страхом.

На красной облицовке стены, напротив светильника, лившего свои яркие лучи на ужасное зрелище, двигались пальцы исполинской руки, чертя какие-то письмена. Только одни эти пальцы были видны, колоссальные, ослепительно-блестящие, и, по мере того, как они медленно совершали свое дело, на темно-красной поверхности вспыхивали громадные огненные знаки; их летучее гневное пламя ослепляло тех, кто созерцал его, и ужас объял всю тысячную толпу, потому что она стояла пред лицом Того, чья тень есть вечность и смерть.

Среди почти осязаемого безмолвия грозная рука начертала до конца свою весть и исчезла, но неземное пламя все еще ярко горело в ужасных письменах, оставшихся на стене.

Царь, наконец, пришел в себя. Он дико вскрикнул, повелевая собрать всех астрологов, халдеев и гадателей, потому что он был в великом страхе и опасался какого-нибудь ужасного и неминуемого бедствия.

— Кто прочтет эти письмена, — воскликнул он изменившимся, разбитым голосом, — и изъяснит мне их смысл, того я одену в пурпур, возложу золотую цепь на шею его и поставлю его третьим лицом во всем царстве.

Среди беспредельного смятения и ужаса, мудрецы были призваны к царю.

II

Достигнув глубокой старости, Даниил жил в мидийском городе Экбатане.

Он выстроил башню за семью стенами царской крепости, на вершине холма, обращенном северною стороной к горным лесам, южною — к равнине, восточною — к реке, а западною — к горам Загроша.

Жизнь Даниила близилась к концу: ему было почти сто лет. Семнадцать лет миновало с тех пор, как он истолковал роковые письмена на стене залы пиршества в Вавилонском дворце, в ту ночь, когда Валтасар был убит, и ассирийская монархия погибла навеки. Неоднократно облекаемый властью и назначаемый правителем различных провинций, Даниил неустанно служил в царствование Кира и Камбиза.

Хотя он находился на ступени предельного человеческого возраста, ум его все еще был ясен.

Он жил в северной Экбатане, в башне, им самим выстроенной. Посредине дворцов крепости он заложил прочный фундамент на север и на юг и воздвиг этаж за этажом, один ряд колони над другим, балкон над балконом, — все это из черного мрамора, великолепно изваянного от основания до верху, такого гладкого и твердого, что его полированные углы, края и орнаменты сверкали, как черные алмазы среди пламенного сияния полуденного солнца, а ночью отражали лучи месяца в сумрачно-светлом отблеске.

Внизу, в роскошных покоях, жили родственники престарелого пророка и семьи двух левитов, которые остались с Даниилом и предпочли последовать за ним в его новую отчизну, вместо того, чтобы возвратиться в Иерусалим под предводительством Заровавеля, когда Кир издал указ о возобновлении храма.

Здесь же, во дворце, жил персидский князь, тридцатилетний Зороастр, начальник города и крепости. А в отдельном флигеле дворца, отличавшемся от других особою роскошью своих садов и более пышным убранством, жила, окруженная своими прислужницами и рабынями, Негушта, последняя из оставшихся в Мидии дочерей царя Иоакима.

Она родилась в тот год, когда был разрушен Вавилон, и Даниил, покинув Ассирию, привез ее с собою в Сузы, а оттуда в Экбатану. Воспитанная родственницами Даниила, девочка росла и хорошела в стране чужеземцев. Ее мягкие детские глаза утратили постепенно свой недоумевающий взгляд и сделались горделивыми и темными, а длинные черные ресницы, окаймлявшие тяжелые веки, спускались бахромой на щеки, когда она смотрела вниз. Скоро она превратилась в еврейскую красавицу — с легкой горбинкой нос, широкие извилистые ноздри, полные, сочные губы и бледно-оливковая кожа.

Негушта была настоящей царевной. Она с таким горделивым достоинством умела выражать одобрение или презрение, что пред простым жестом ее руки сам Зороастр склонялся так же покорно, как пред великим царем. Даже Даниил, проводивший все время в сваей высокой башне, где он предавался созерцанию другой жизни, на рубеже которой уже стоял, даже он нежно улыбался, когда в его комнату входила Негушта в сопровождении своих прислужниц и рабынь.

Ассириец по воспитанию, перс по своей приверженности к династии завоевателей и по своей долгой и верной службе персам, Даниил все же остался по своим верованиям истинным сыном Иудеи; он гордился своим племенем и с любовью взирал на его молодые ветви.

Негушта бродила одна по широким дорожкам сада. В сухом, мягком воздухе летнего вечера не чувствовалось холода, а потому тонкий тканый пурпурный плащ свободно висел у нее на плечах. Нежные складки туники плотно обхватывали ее до самых колен и были скреплены у талии поясом из кованого золота с жемчугом; руки были скрыты под длинными рукавами, стянутыми у кисти жемчужными застежками. На голове высилась прямая полотняная тиара. Ослепительно белая, она сидела горделиво, как царская корона. Одна из террас была расположена на восток от садов. Медленно направилась к ней Негушта и, дойдя до гладкой мраморной балюстрады, оперлась, отдыхая.