Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович

—

Сколько ждать? — осерчал Ивашка. Вскочил на коня и вроде бы поехал домой.

Девушка испугалась, кинулась вдогонку. Посадил ее себе за пазуху и повез в далекий край, где поющая поземка и северное сияние. Едет Сакура и все о чем-то жалобно щебечет. «Родную сторонку оплакивает», — догадался Ивашка. Сердце кольнуло острой иглой: вспомнил родительский дом, околицу, где мальчишкой бродил босиком по жгучим росам, и вздохнул:

—

Велика святорусская земля, и везде солнышко…

Едет жених с невестой, а подзимок берет свое. Зачастили утренники, протяжней по ночам воют волки. Торопит вороного коня, опасается обильных снегопадов.

Доехал до Албазинской крепости и там со своей японской принцессой зазимовал у Ерофея Хабарова. Окрестили Сакуру и обвенчали с Ивашкой. Одели в рысьи да лисьи меха, чтобы не замерзла.

Казачьи женки за зиму обучили японскую принцессу стряпать, шить, вязать — всему, что положено уметь замужней русской женщине. За это время Сакура стала мало-мало толмачить по-русски. Сдружилась с ними, ни одной посиделки не пропускала.

Но отвизжали зимние вьюги, отшумело весеннее половодье, и пришла пора расставаться.

—

Эх, Ивашка, будь я помоложе — отбил бы у тебя черноглазую! — пошутил Ерофей Хабаров, провожая загостившихся молодоженов в дальний путь.

—

Ивашку в обиду не дам! — грозно насупила брови Сакура.

Албазинцы дружно расхохотались, а вслед за ними и японская принцесса.

Добрался казак с юной женой в свою Пущину в начале осени, когда в притоки Лены шел косяками на икромет серебристый валек, а на полях теребили ячменные суслоны пролетные гуси.

Не успел заехать в деревеньку — колокола зазвонили, сельчане высыпали на улицу.

—

Ивашка жену везет!

Хоть и чужих кровей, а красавица, каких днем с огнем по вселенной не сыщешь. Покатился по Лене слух о японской принцессе и докатился до императора Японии. Снарядил он в Сибирь самураев — разыскать Сакуру и доставить на родину. Разыскали, конечно, да никуда она не поехала от Ивашки, приросла к нему душой, как зеленая веточка ивы к бережку. Накормили, напоили самураев и отправили с ними отцу и матери подарки — черных соболей и белых горностаев…

Как-то раз уплыл на стружке Ивашка с товарищем в протоке тугуна неводить, забрел к нему в избу пьяненький Гошка Богорадников и начал к Сакуре вязаться.

—

Отойди, убью! — предупредила Сакура.

Гошке даже смешно стало: ростом с вершок, а грозится! Навис медведем, хотел облапить — и не понял, что произошло! Лежит на полу — ни рукой ни ногой пошевелить не может. Еле-еле уполз от позора подальше.

Мужики в деревеньке Пущиной своих жен часто обижали. Это Сакуре не нравилось. Научила она безответных женщин кое-каким самурайским приемам. Стали драчуны с тех пор шелковыми. Батюшка в церкви не нарадуется: мужики за ум взялись!

Уважали в деревеньке Сакуру от мала, до велика. Горе какое, или несчастье случится — бегут к японской принцессе за советом или помощью. Понятно: доброе к доброму тянется.

Как ни обожал, ни берег жену Ивашка, шибко она по родине тосковала. На сенокосе, бывало, ворошит граблями сено, плывут облака по небу. Замрет и смотрит им вслед, по лицу слезы катятся. Видать, мерещились родные корабли с черными драконами на белых парусах…

Жили верная Сакура и Ивашка просто и прожили лет по сто. Детей нарожали: с виду — белые, а обличием — японцы. Сыновья переженились, дочери замуж повыскакивали, и ояпонили деревеньку Пущину окончательно.

Мелькают века, зарастают травой забвения вчерашние дороги, меняют русла реки, а потомки Сакуры и Ивашки живут и здравствуют по сей день. Называют их в народе «белыми японцами».

ЧАСТЬ 3

ЛЯЛЯ

Стояла между быстрой Леной и плавным Амуром деревенька Россь. Жили на ее окраине муж и жена. Была у них маленькая дочка Ляля. Назвали ее так за веселый характер: только родилась — побежала по зеленой травке, припрыгивая и напевая:

—

Ля-ля-ля, ля-ля-ля, ляля-ляля, ля-ля-ля…

Так бы и убежала за тридевять земель, если бы не окликнул ткачик — полевой воробышек, сидевший на веточке ракиты:

—

Ляля, стой! Ты же голенькая…

Подарил ей платьице и все остальное, вытканное из солнечных струек и тумана. Стали они с тех пор дружить. Куда Ляля — туда и он. Куда он — туда и Ляля. Грядки пололи, за луговыми мотыльками гонялись, цыплят охраняли, чтобы ястреб не унес.

Родители дочку хвалят:

—

Мал золотник, да дорог!

Ткачика — полевого воробышка — тоже лаской не обходят: не знают, куда посадить, чем угостить.

Однажды поздно вечером попросили милостыню калики перехожие.

Муж и жена позвали их в избу, накормили и ночевать оставили. Гости, вместо того, чтобы в благодарность за доброту на гуслях поиграть, ольховыми посохами избили хозяев и на улицу выгнали. Крепко досталось от них и маленькой Ляле.

Пошли бедные у сельчан защиты искать. Те отказались помочь. Кто, говорят, калик перехожих обидит, того Бог покарает.

Погоревали, погоревали муж и жена, вырыли на опушке леса, среди смеющихся незабудок, землянку и стали в ней жить.

Дым глотают — каются, слезами умываются.

—

Пожалели на свою головушку каликов перехожих, придется теперь до гробовой доски в землянке мурцовку хлебать…

Ляля успокаивает:

—

Не кручиньтесь, миленькие: расцвели цветочки синенькие — расцветут цветочки аленькие! Не смотрите, что я — маленькая…

Где пробежит по зеленой травке, припрыгивая и напевая: ля-ля-ля, ля-ля-ля, ляля-ляля, ля-ля-ля, — там подберезовики да подосиновики на взгорочки выскакивают посмотреть: кто это так сладко поет? Родители собирают их, жарят над костром на прутиках — этим и сыты.

А калики перехожие в деревеньке уже силу набрали, сельчан, от мала до велика, на себя работать заставили. Непокорных ольховыми посохами больно бьют и плакать не велят.

Раз лущила наша попрыгунья с ткачиком — полевым воробышком мышиный горошек на полянке, а в это время небесные ангелы в райском саду собирали шиповник. Одна ягодка сорвалась с веточки и упала на землю. Тут же вырос и вспыхнул алым пламенем куст шиповника. Дотронулась Ляля до лепесточка — он и давай шелковой ниточкой распускаться. Смотала все лепесточки в клубочки. Ткачик — полевой воробышек — поплясал, поплясал вприсядку вокруг них и выткал аленький платочек.

Вспорхнул Ляле на плечо и, озираясь по сторонам, чуть слышно прочирикал на ушко:

—

Чик-чирик! Платочек волшебный: кто его наденет, любого обманщика на чистую воду выведет и в камень превратит.

Надела Ляля аленький платочек и побежала в деревеньку, припрыгивая и напевая:

—

Ля-ля-ля, ля-ля-ля, ляля-ляля, ля-ля-ля…

Обежала три раза слева направо родную усадьбу, и к проточному горному озеру направилась. Калики перехожие за ней против своей воли семенят. Вывела их на чистую воду, они и превратились в камни: бултых, бултых на дно. Оказалось, не калики перехожие это были, а коварные обманщики. Шарились по белому свету, чужое добро присваивали.

Вымела Ляля веником сор из избы, все перемыла, вкусный обед приготовила. Ткачик — полевой воробышек — за родителями слетал.

Те рады не рады: в комнатах прибрано, опрятно, светло!

—

Маленькая ты моя… — погладила дочку счастливая мать.

—

Маленькая, да удаленькая, — улыбнулся отец. — Народ от рабства спасла!

С тех пор в деревеньке Россь так и повелось: объявится чужой человек, Ляля его аленьким платочком на чистую воду выводит. Если обманщик — камнем на дно идет, если честный — живым остается.

Ткачик — полевой воробышек — над окном у Ляли за наличником поселился. Днем и ночью на страже: не дай бог, воры аленький платочек унесут.