Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович

Увидел ее как-то дедушка Афоня и похвалил:

—

Охотница! Такая всё в лесу соберет.

—

Откуда знаешь?! — не поверил я.

—

Простая арихметика, — объяснил он. — На норке бороздка высокая и лапки востренькие.

Выпал снег, и стал я бегать после занятий в лес. Старательной, умной оказалась Вьюга! Мимо белки не проскочит и колонка не упустит. Богато насобирал пушнины под носом у деревни.

Решил сходить в Рябиновую падь — глухаря матери ко дню рождения добыть. Поднимаюсь по тропке, от ягод — алый туман в глазах. Остановился передохнуть. На лиственнице белка шишку шелушит, чешуйки прямо на меня валятся, а Вьюги нет?! Стрелял и дальше пошел. Смотрю, через тропку перескочил колонок, да крупный, судя по следу. Идет прыжками в хребет, а вдоль его следа Вьюга на мах летит. Я — за ними. Пройду, шапку сниму, послушаю: не лает ли где? Поднялся на хребет — голосит моя пригожая внизу, да так, что эхо до небушка подскакивает. Спустился к ней. На макушке сосны странная кошка сидит: сама черная, ушки круглые. Не стал на нее тратить заряд. Пошел обратным следом на тропку, Вьюгу зову. Она внимания не обращает, вьется вокруг сосны. Рассердился, стеганул дробью по кошке… Принес в деревню и показал дедушке Афоне.

Тот покрутил, покрутил ее, полистал старую книжку с картинками и определил:

—

Так ты, паря, соболя чикнул! И откуда он взялся?! Их еще при царе-косаре казачьи ватаги истребили. Разве что в гольцах мало-мало сохранились, вот и объявился. Сучонку-то у кого брал?

—

Приблудная. От проезжих тунгусов отстала, — не стал я врать.

—

Они своих собак никому не дают, будь ты хоть генералом. На привязи держи, чтобы к тунгусам обратно не ушла. И про соболя помалкивай, авось еще вытропишь. Простая арихметика… — посоветовал дедушка Афоня.

Сажать на привязь Вьюгу я не стал, но про соболя помалкивал. Зато у советчика теплая водичка во рту не удержалась, проговорился соседу. Тот пришел ночью Вьюгу красть. Она взяла вора в оборот, кое-как отбился.

Ну ладно. В хребтах уже снег охотников на лыжи поставил, а я знай себе похаживаю в Рябиновую падь пешком. У реки-то он завсегда мельче. Когда с пяток белок добуду, когда глухаря. Раз припозднился, прихватил сумерки. Вьюга на кедр лает, а на кого — не видать. И с этой стороны зайду и с другой — темно! Встал у комля, выстрелил вдоль дерева, соболь упал к ногам. И — колонок?! Расскажи кому — не поверит, да только не дедушка Афоня.

Рассудил он опять очень ловко:

—

Тут, паря, простая арихметика. Соболь гнал колонка с кормового места, и набежали оба на собаку. А то, что ты их одним зарядом опромышлял — редкий фарт. Походи, походи в Рябиновую падь, глядишь, еще кого-нибудь вытропишь.

И вытропил! Седого, как дедушка Афоня, соболя…

Сдал я пушнину в контору «Заготживсырье», и понеслась обо мне слава серебряной поземкой по горбатым сугробам. Радоваться бы, но дедушка Афоня как в воду глядел.

Кочевали мимо деревни тунгусы по зимней Киренге, утянулась за ними Вьюга. Гаркал, гаркал ее, так и не дозвался. Вспомнила, видать, откуда родом.

Прослышав о моей беде, дедушка Афоня только и сказал:

—

Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит.

До того горько было, что и сахаром эту горечь не перешибешь. Тут еще в клубе, при всем честном народе, начальство из района премировало меня новеньким ружьем, а я без кормилицы остался. На будущий год стыда не оберусь. Кто я без Вьюги? Ноль!

Выйду, бывало, на речной взвоз, тоскую. Мать придет, возьмет молча за руку и уведет домой.

Успокаивает, а сама расстроенная вся:

—

Хватит, сынок, душу себе мытарить. Как пришла, так и ушла. Чужое добро — что дырявое ведро…

Стою однажды, смотрю в понизовье Киренги, не появится ли моя Вьюга. Вдруг, вижу, катится по санной дороге белое облачко.

—

Вьюга?!

От радости чуть с ног не сбила.

Дедушка Афоня даже выпил за ее возвращение и опять очень ловко всё объяснил:

—

К жениху летала. Среди местных кобелей достойного не нашлось. О сильном потомстве заботится. Простая арихметика!

В середине марта Вьюга ощенилась, принесла парочку беленьких слепышей. Через две недели глазки распахнули, рычат друг на друга.

У дедушки Афони снова теплая водичка во рту не удержалась, проговорился соседу. Тот прибежал клянчить. Мать погнала его ухватом в двери, он — в окно, мать — обратно, он — в трубу… Воевала, воевала и рассмеялась. Повинился, мы и простили, дали щеночка. Мужик от радости нам полную ограду дров наворочал. Последнего щеночка выпросил учитель, в благодарность за это оставил меня на второй год: завалил на дробях.

Прослышал дедушка Афоня о моем позоре, заявился в гости и давай стыдить еще с порога:

—

Эх ты, стрелок на бараньих копытцах, с дробью разобраться не смог! Пришел бы ко мне перед экзаменами, я бы растолмачил, сколько и какой номер класть на птицу и пушного зверя. Выше притолоки вымахал, а простую арихметику не освоил…

На следующую зиму соболя побольше стало. Бегал я в Рябиновую падь после занятий, постреливал. Ни к чему сердце не лежало, кроме тайги.

Окончил с горем пополам семилетку и на одичавших отцовских угодьях срубил новые зимовья, где и проохотился всю жизнь. М-да…

Много лаек повидал я на своем веку, а Вьюга до сих пор перед глазами стоит.

БЕЛЫЕ ЯПОНЦЫ

Давным-давно, когда еще только появились ружья, гулял по Сибири молодой казак Ивашка Пущин. Надоела ему походная жизнь, он и основал на правом берегу Лены заимку. Вскоре к нему присоседились другой казак Гошка Богорадников и переселенцы с семьями. Церковь построили, землю распахали, и превратилась заимка в деревеньку Пущину.

Гошка женился на молоденькой переселеночке, а разудалистый Ивашка не мог найти себе невесту по сердцу. Хозяйничал холостым.

Приснился ему однажды сон: плывет по синему морю корабль с черными драконами на белых парусах. На палубе девушка стоит, приветливо улыбается; за спиной солнце всходит…

Побежал утром к бабушке Ульяне, расспросить: к чему бы это?

Та выслушала и растолковала:

—

Море — к дальней дороге. Девушка — суженая. Улыбается — беда над ней нависла…

—

Иголку в стоге сена легче найти! — огорчился Ивашка.

—

Солнышко где встает? — хитро прищурилась бабушка Ульяна.

—

На востоке! — смекнул, что к чему, Ивашка.

—

Туда, голубь, и лети. А за хозяйством твоим я пригляжу…

Вскочил казак на вороного коня и поехал искать свою суженую. Ехал, ехал и доехал до Тихого океана.

Смотрит — плывет недалечко от берега корабль с черными драконами на белых парусах. На палубе приснившаяся девушка стоит, приветливо улыбается.

Вдруг земля содрогнулась, корабль подбросило, ударило о крутую волну и разломило пополам. Одну только девушку и вынесло на песчаную отмель. Была это дочь императора Японии. Возвращалась из гостей, застигло врасплох землетрясение.

Отнес Ивашка девушку к роднику с пресной водой, построил шалаш из елового корья, стал поить настоями трав. Ночи не спал, за больной ухаживал. На первых порах совсем не понимали друг друга. Он ей — бе, она в ответ — ме. Одно слово только и запомнил — сакура. Ну и стал так звать. Лето урожайное было, голодом не сидели. Грибы, ягоды, мясо, рыба… Еще бы хлебушка — не жизнь, а рай!

Выздоровела Сакура и започаяла ходить на берег, высматривать: не покажется ли корабль с черными драконами на белых парусах? Должен обязательно отец хватиться дочери. Хоть люб ей Ивашка, но чужая страна пугала. К тому же не пристало японской принцессе в шалаше из елового корья на охапке сена спать, у костра греться.

Вот уже листья с деревьев полетели винтом, бабочки исчезли, муравьи к зиме приготовились, а Сакура ходит и ходит на берег, ждет корабль с черными драконами на белых парусах.