Жёлтая линия - Михаил Тырин

Я пытался придать переписке со Всевышним подобающую ей возвышенную форму, ввести величавые обороты — “удостаивает вас своей милостью”, “снисходит к вашим нуждам и смиренным молитвам”, “Всемогущий и Всевидящий”, “обращает свой взор из поднебесья”… Но мне сказали, что простой народ не поймет этого. Да и несолидны подобные словесные кружева для серьезного учреждения. Не говоря уже о том, что в некоторых религиях боги — это низкие духи, вечные должники смертных, изваяния которых положено осквернять в ритуальном порядке.

Щербатин стал таким же мелким чиновником, но с иными функциями. Он что-то собирал, раскладывал и систематизировал, я часто видел его спешащим с кипой бумаг. Очевидно, он выбрал должность, позволяющую чаще мелькать в кабинетах начальства.

Я выяснил, каким образом мне начать учиться и повышать мастерство.

Несколько дней размышлял, какая профессия более привлекательна. Чуть было не решился пойти на курсы космических пилотов, но Щербатин надо мной самым жестоким образом посмеялся, а затем весьма аргументирование отговорил. Он сказал, что мне лучше обучаться на мелкого управленца, это самая универсальная специальность. При желании, добавил он, с таким образованием можно даже возглавить команду космолета, не зная, где там какая педаль. Я не стал упрямиться и пошел на курсы руководящих работников при Академии всеобщей оптимизации. Раз в три дня я посещал лекционный зал, где знакомился с устройством мира, в котором живу. Наука эта казалась мне не только скучноватой, но и пока бесполезной. Я узнавал, как взаимодействуют службы вентиляции и канализации, кто отвечает за производство и распределение белых носков, какова система транспортных перевозок любого уровня — от городского до межпланетного.

Наверно, мелким управленцам действительно нужно все это знать, чтобы решать самые разные проблемы. По окончании учебы я мог рассчитывать на повышение в своем божьем ведомстве, но не очень на это настраивался. Работа клерка никогда не была пределом моих мечтаний.

Служба, учеба, будни — все это засосало меня и подчинило размеренному ритму здешней жизни. Я вращался, подобно мелкой шестеренке, и боялся остановиться, чтоб не заклинило механизм.

Должен сказать, многое мне нравилось. Например, моя отдельная квартирка, где никто не храпел и не кашлял ночами, не скрипел кроватями, не мельтешил перед глазами. Нравился и весь наш дом — небольшой, окруженный газонами, с прогулочной площадкой на крыше. И среди наших соседей попадались довольно приятные люди, правда, я пока ни с кем близко не сдружился. Здесь были даже дети, которые шумели, смеялись, бегали по коридорам. Я этому только радовался.

А еще на меня поглядывала с интересом какая-то дама с верхнего этажа. Я часто встречал ее по утрам, выходя на службу, но не знал, о чем с ней заговорить.

По всем канонам, я вел нормальную, полноценную жизнь. Я был накормлен и хорошо одет. Я ощущал себя достойным среди равных и твердо знал, что в будущем все будет только лучше. Впору было почувствовать себя настоящим гражданином Цивилизации и успокоиться.

Но я не успокаивался. Что-то продолжало разъедать меня изнутри. Я пытался бороться. Я часами напролет убеждал себя, что все хорошо, все сложилось и все идет, как надо. Но чувство покоя так и не приходило. Наоборот, сгущалось странное беспокойство, ощущение, что все вокруг временно и все должно закончиться. Даже в развлекательных центрах я не мог до конца расслабиться. Это уже походило на психопатию.

Я подолгу ворочался в кровати, пытаясь уснуть. Вечером меня обступали гнетущие воспоминания. Я думал об окраинах, где нам пришлось пожить достаточно времени. Я вспоминал себя — безликого, бесправного, практически бесплотного. Я был микроскопической клеточкой гигантского организма.

Мрачные рабочие кварталы стояли перед глазами. Они окружали город плотным кольцом, и оно душило меня за горло. Оно сжималось, словно живое. Потому что миллионы таких же бесплотных теней изо всех сил рвались внутрь, в центр города, к красивым домам и сверкающим дворцам развлечений. Они рвались на мое место.

Со временем я начал чувствовать тот чуткий баланс, на котором держался мир. Знания из Академии, наблюдения, сделанные на службе, давали достаточно пищи для размышлений и выводов.

Я понял, что далеко не всем но во гражданам суждено добраться хотя бы до пятого холо. Потому что были еще и коренные граждане, которые рождались обеспеченными. Им доставалось хорошее образование, а не курсы при Академиях, они могли выбрать хорошую работу. У них были корни, семьи, кланы

— а значит, сила и уверенность. Подавляющее большинство новограждан кормилось самым дешевым и грязным трудом. Не имея знаний, опыта, квалификации, они делали ошибки, нарушали правила, портили оборудование. За все это с их номера снимались уцим.

В особых случаях человека могли вообще лишить гражданства, вернув к нулю, к исходному рубежу.

Мне лично пришлось составить несколько сообщений, в которых Божество великодушно возвращало штрафникам отобранное холо. Но, естественно, так везло очень немногим.

И я увидел, что Цивилизация — это остров, который плавает в безбрежном океане маленьких бесплотных человечков. Они не дают ему утонуть, они упираются руками и ногами, стараясь из последних сил. На этом острове и дворцы, и машины, и звездные корабли, и технические чудеса. Но все это держат руки жалкого, слабого, необразованного работяги в блеклой одежонке. Такого, например, как расклейщик Йолс.

Думая об этом, я никого не винил. В самом деле, нет виноватых, а есть только разумное холодное мироустройство, приспособленное для того, чтобы извлекать из любого человека максимум пользы. Но во мне, я подозревал, пользы для мира немного. Я вряд ли смог бы высоко подняться обычным путем.

Страшно было подумать, что и я до конца жизни мог ходить по желтой линии, если бы не случайно сохранившаяся магнитофонная запись из солдатского ранца.

Виноват я сам. Я просто не приспособлен работать по простой, предельно оптимизированной схеме, позволяющей жить, не отвлекаясь на мелочи. Такие, например, как стирка носков. Дома было не так. Дома я мог стирать носки и при этом считать себя поэтом — высшим существом, гордым и независимым. А здесь умение “составлять слова” — отнюдь не предмет для гордости, а всего лишь рабочий навык. И не самый почетный.

Как-то за ужином Щербатин спросил меня:

— Ты в курсе, что мы еще не истратили свое право на украшение жилища?

— И что ты предлагаешь?

— Предлагаю пошляться по магазинам.

Я согласился только от скуки. Я не хотел украшать жилище, потому что насмотрелся на “украшения”, когда работал у Ю-Бима. Весь этот бесполезный хлам только засорял квартиру и служил для сбора пыли.

Магазинами мы называли товарные склады, где любой гражданин мог реализовать право на владение личными вещами. Для солидных граждан держались небольшие, роскошно обставленные салоны, где можно посидеть, поболтать со служителем, чего-нибудь выпить, пока помощники бегают за нужным товаром. Для граждан помельче, вроде нас, устраивались огромные залы, похожие на супермаркеты. Только на входе стояли не кассовые аппараты, а служители со сканерами нумер-контроля.

Надо сказать, что солидные граждане нередко заходили в “супермаркеты”, где можно было мешками набирать всякие горшочки, коробочки, коврики, красивые загогулинки для развешивания на стенах, бусики, запонки и тому подобное. А мы, в свою очередь, любили сшиваться в их салонах, благо это не запрещалось. Взять мы там ничего не могли, зато глазеть и мечтать — сколько угодно.

В такой салон мы и заглянули, сойдя с немноголюдной вечерней улицы. Я тут же залюбовался переносным радиотерминалом — симпатичной вещицей размером с книгу. Сразу подумал, что подкоплю уцим до следующего холо и обязательно возьму такой. Буду смотреть программы по дороге на службу. Щербатин куда-то отошел и пропал среди полок.

Я внимательно осмотрел механизм для открывания штор с голосовым управлением, набор светящихся пуговиц, несколько моделей домашних роботов-помощников, музыкальный браслет и светильник с бесформенными фигурами, шевелящимися в запаянной колбе. Я подумал, что посещение салонов должно вырабатывать в гражданах особое рабочее рвение и желание социального роста.

И тут я наткнулся на Щербатина. Он стоял перед витриной, изумленно хлопая глазами.

— Беня… — пробормотал он и ткнул пальцем перед собой. — Вот.

У меня тоже округлились глаза. На полке стояли прямоугольные ящики с землей. А из земли поднимались до боли знакомые стебли с длинными листьями, окаймленными бордовой полосой. Ошибка исключалась, мы видели самую настоящую водавийскую капусту.

— Я сначала подумал, что брежу, — вымолвил наконец Щербатин.

— Тихонько оторвем по листику? — предложил я.