Мировая война Z - Макс Брукс

Там римские могилы, каменоломни, в которых добывали известняк для большинства зданий в городе, даже бункеры времен Второй мировой войны, которые использовало Сопротивление… и — да, Сопротивление было! Потом еще современное метро, телефонные линии, газопровод, водопровод… и повсюду катакомбы. Там захоронено около шести миллионов тел, перенесенные с дореволюционных кладбищ, куда трупы просто сбрасывали как мусор. В катакомбах были целые стены черепов и костей, сложенных в мрачный орнамент. Кое-где они сдерживали останки, чтобы те не вывалились. Мне всегда казалось, что черепа мне ухмыляются.

Я не могу винить гражданских, которые пытались выжить в подземном мире. Тогда еще не появилось руководство для выживания, не вещало радио «Свободная Земля». Шла Великая Паника. Наверное, сначала пара человек, которые думали, что хорошо знают туннели, решили попробовать, а за ними еще пара и еще. Разлетелся слух: «Под землей безопасно». Всего четверть миллиона, это определили по костям, да, двести пятьдесят тысяч беженцев. Если бы они были чуть лучше организованы, додумались взять с собой еду и инструменты, или хотя бы запечатали входы-выходы и проверяли каждого новенького на инфекцию…

Как кто-то может говорить, будто ему довелось испытать то же, что пришлось выдержать нам? Тьма и вонь… у нас почти не было очков ночного видения, всего одни на взвод, и то — если повезет. Батареек для электрических фонарей тоже не хватало. Иногда на всю команду всего один рабочий комплект, только для ведущего, который рассекал тьму красным лучом.

Воздух отравлен вонью нечистот, химикалий, гниющей плоти… противогазы не спасали, у большинства фильтров давно истек срок годности. Мы надевали все, что могли найти, старые военные модели или противопожарные капюшоны, которые закрывают голову целиком, заставляют потеть как свинью, лишают зрения и слуха. Никогда не знаешь, где ты, пялишься сквозь затуманенный смотровой щиток, прислушиваешься к бормотанию товарищей по команде, треску рации.

Нам приходилось пользоваться кабельными телефонами, понимаете, потому что передача на радиоволнах была слишком ненадежной. Мы брали старый телефонный кабель, медный, не оптико-волоконный. Просто таскали с собой толстые катушки сорванных проводов. Единственный способ связи. И единственный способ не потеряться.

Потеряться было легко. Все карты были довоенными, без учета изменений, которые вносили люди, пытавшиеся выжить. Сообщающиеся туннели, альковы и внезапно появляющиеся дыры в полу. Дорогу теряли хотя бы раз в день, иногда чаще, а потом еще надо отыскивать обратный путь к телефонному проводу, отмечать на карте свое местоположение и пытаться понять, что пошло не так… Иногда это занимало всего несколько минут, а иногда часы или даже дни.

Когда нападали на бойцов другой команды, то их крики доносились по рации или эхом по туннелям. Акустика зла, она словно насмехалась над нами. Крики и стоны шли со всех сторон. Никак не определить, откуда конкретно. По рации хотя бы можно попытаться выяснить расположение товарищей. Если они не ударились в панику, если они знают, где находятся, если вы знаете, где находитесь…

Бежать: мечешься по коридорам, бьешься головой о потолок, ползешь на четвереньках, молишься Пресвятой Деве изо всей мочи, чтобы они продержались еще немного. Добираешься до них — и понимаешь, что ошибся, коридор пуст, а крики о помощи все так же далеки.

А коли не ошибся, можешь найти одни кости и кровь. Или, если повезет — мертвяка, шанс отомстить… если долго добирался, мстить будешь еще и своим восставшим друзьям. Ближний бой. Вот настолько ближний…

(Перегибается через стол, и его лицо оказывается в паре сантиметров от моего).

— Никакого стандартного оборудования, ничего, что могло бы нас устроить. Никакого огнестрельного оружия, вы понимаете. Воздух, газ, слишком велика вероятность взрыва. Вспышка от выстрела…

(Имитирует звук взрыва).

— У нас были «беретта-гречио», итальянский пневматический карабин. Военная модель детского неогнестрёльного пистолета на диоксиде углерода. Пять, шесть, может, семь выстрелов, если прижать дуло прямо к голове. Хорошее оружие, но его всегда мало. И надо быть осторожным! Если промажешь, если шарик попадет в камень, если камень окажется сухим, если выбьешь искру… подхватятся все туннели, взрывы похоронят людей заживо, облака пламени расплавят маски прямо на лицах. Врукопашную всегда легче. Вот…

(Встает из-за стола и подводит меня к каминной полке. Оружие: на массивную рукоять насажен полукруглый стальной шар. Из этого шара под прямым углом друг к другу выступают два стальных восьмидюймовых острия).

— Видите, почему? Нет места, чтобы замахнуться. Быстро, в глаз или по макушке.

(Он демонстрирует быстрый удар).

— Сам придумал, модернизировал вариант наших прапрадедушек из Вердена, да? Знаете про Верден? «Оn ne passй pas!» Они не пройдут!

(Он возвращается к еде).

— Развернуться негде, предупреждать никто не предупреждает, и вдруг тебя атакуют — просто возникают перед тобой или хватают из бокового хода, про который ты ни сном ни духом. Все как-то защищались… надевали кольчуги или одежду из грубой кожи… почти всегда они были слишком тяжелыми, удушающими, мокрые кожаные куртки и штаны, неподъемные рубашки с металлическими заклепками. Пытаешься драться, но уже обессилел, люди срывали маски, задыхались, глотали отравленный воздух. Многие умирали до того момента, как их выносили на поверхность.

Я пользовался наголенниками, защитой здесь (показывает на предплечья) и перчатками. Кожа с кольчужным покрытием, легко снимать, когда не в бою. Сам их придумал. У нас не было американской боевой формы, зато имелись ваши болотные сапоги, высокие» непромокаемые, с включениями непрокусываемых волокон. Они нам пригодились.

Тем летом вода очень сильно поднялась, лили дожди, и Сена бурлила не на шутку. Сырость была всюду. Появлялась гниль между пальцев рук и ног, гниль с паху. Мы постоянно ходили по лодыжку в воде, иногда по колено или по пояс. Иногда идешь, или ползешь — временами мы ползли по локоть в вонючей жиже… и вдруг земля под тобой просто рушится. Летишь в воду головой вниз, в одну из этих дыр, которых нет на карте. У тебя всего пара секунд, чтобы вынырнуть, прежде чем маска заполнится водой. Ты брыкаешься, бьешься, товарищи тебя хватают и быстро вытаскивают. Утонуть мы боялись меньше всего. Люди разбрызгивали воду, пытаясь удержаться на поверхности в своей тяжелой броне, как вдруг у них вылезали из орбит глаза, слышался придушенный крик. Иногда даже можно было ощутить момент нападения: хруст или звук разрывающейся плоти. И через секунду ты уже валишься на спину, а несчастный сукин сын — на тебя. Если на нем не было болотных сапог… он уже без ноги, без целой ноги, если он полз и упал лицом вниз… некоторые лишались и лица.

Тогда мы отступали к оборонительному рубежу и ждали «кусто», аквалангистов, специально обученных для работы и боя именно в таких затопленных туннелях. Они имели при себе только фонарик, противоакульный костюм, если повезет его достать… и воздух — в лучшем случае часа на два. Им полагалось прицепляться к страховочному тросу, но они обычно отказывались. Тросы частенько запутывались и тормозили движения аквалангиста. У этих мужчин и женщин был всего один шанс выжить из двадцати, самое низкое соотношение по всей армии, и мне плевать, что говорят другие.[93] Разве удивительно, что они автоматически получали орден Почетного легиона?

И ради чего все? Пятнадцать тысяч убитых и пропавши без вести. Не только «кусто», все мы. Пятнадцать тысяч душ всего за три месяца. Пятнадцать тысяч, когда война сворачивалась по всему миру. «Вперед! Вперед! В бой! В бой!» Нельзя так. Сколько понадобилось англичанам, чтоб очистить Лондон? Пять лет, три после официального окончания войны, да? Они продвигались медленно и осторожно, по одному сектору за раз, низкая скорость, низкое напряжение, низкая смертность. Медленно и осторожно, как в большинстве крупных городов. А мы что? Как сказал тот английский генерал? «Мертвых героев с нас хватит до скончания веков…»

«Герои»… вот кем мы были, вот кого хотели видеть наши руководители, вот что казалось необходимым нашему народу. После всего, что случилось, не только в этой войне, но и в стольких прежних войнах… Алжир, Индокитай, нацисты… вы понимаете, о чем я… чувствуете скорбь и жалость? Мы понимали то, что американский президент сказал о «возвращении уверенности», мы понимали — как никто другой. Французы нуждались в героях, чтобы восстановить свою гордость.

Оссуарий, каменоломня Порт-Махон, госпиталь… наш звездный миг… Госпиталь. Нацисты построили его для психбольных, так гласит легенда, чтобы доводить их до голодной смерти за бетонными стенами. Во время нашей войны там устроили лазарет для недавно укушенных. Позже, когда начали восставать все новые и новые мертвецы, а человечество угасало, как электричество в лампах, зараженных стали бросать в подвалы. Передовой отряд взломал стену, не представляя, что их ждет с той стороны. Они могли отойти, взорвать туннель, снова запечатать выход… Одна группа против трех сотен зомби. Одна группа с моим младшим братом во главе. Его голос — последнее, что мы слышали, прежде чем их рация замолчала навсегда. Его последние слова: «Оn nе passй pas!»