Мэри Роуз - Шарлотта Лин

На следующее утро она рано пошла за водой, а когда вернулась, он сидел на постели, обернув бедра одеялом, торс его был обнажен, повязки сняты. Фенелла не испугалась. Он поднял голову, на глаза упала черная прядь.

— Фенхель, — произнес он, и голос его был хриплым от тоски.

Мгновение спустя она уже лежала в его объятиях.

В ту ночь он любил ее. Обвивал ее бедра здоровой ногой, утолял голод своими руками, покрытыми корочкой заживающих ран. В истощенном, измученном теле она узнала своего прекрасного мужчину, с которым они бесились под ивой и на ветвях черешни. Сначала его пальцы, а затем губы ласкали внутреннюю сторону ее бедер, пока она не начинала извиваться под его руками.

Она истосковалась по его острому уму, его злому чувству юмора, его манере разговаривать с ней так, как разговаривают друг с другом только мужчины. Он был второй половиной ее мира, и она тосковала по его теплу и улыбке, которые не знал никто, кроме нее и Сильвестра. Может быть, она грешница, испорченная баба, потому что тосковала по его любви больше, чем по всему остальному?

«Если ты поцелуешь меня еще раз туда, где я совершенно беззащитна, если ты еще раз погладишь меня там, между ног, у меня взорвется счастье». Но для этого было еще слишком рано, он должен был получить хотя бы половину счастья!

— Энтони, я хочу, чтобы ты был во мне! — воскликнула она и обхватила его голову, чтобы притянуть к себе.

Он высвободился, поднял взгляд.

— Нет, — с грустью произнес он. И не успела она помешать ему, как он продолжил любить ее руками и губами, и внутри у нее все взорвалось — от счастья и грусти одновременно.

В следующие ночи он любил ее так же, всякий раз, когда она ложилась с ним. Один раз она попыталась поговорить с ним об этом.

— Позволь мне тоже любить тебя, Энтони. Позволь мне поделиться с тобой своим счастьем.

— Нет, — ответил он, и на этом тему закрыли. Все равно он говорил только «да» или «нет», а еще ее имя, да и эти три слова произносил настолько редко, словно их нужно было экономить. Лишь один раз, когда после акта любви она гладила его грудь, он произнес целую фразу:

— Злись на меня, Фенхель, — сказал он. — Я не следил за штукой, которую подарил тебе.

— Боже мой! — воскликнула Фенелла. — Как же ты мог это делать и как я могу за это на тебя злиться?

Он пожал плечами и снова замолчал. Его тело замерло у нее в руках.

Однажды ночью Фенелла собрала все свое мужество в кулак, опустила руку ему между ног и выяснила, что то, что она хотела, невозможно. Твердый член, который когда-то так напугал ее, прежде чем Энтони научил ее любви, поник. Когда она решила погладить его, Энтони оттолкнул ее руку.

Этим ужасом Фенелла не могла поделиться даже с Сильвестром. Гнев и боль пробудили в ней решимость: «Я выясню, что с тобой случилось. Я не успокоюсь, пока не узнаю, что сломало в тебе эту силу». Но сначала нужно было позаботиться о том, чтобы выздоровели остальные его части, чтобы он набрал вес и в некотором роде вернулся к жизни.

Кранмер уехал в Рим.

— Все, чего я хочу, — сказал он на прощание, — это запереться в келье в Кембридже и тихо, с любовью читать свою Библию.

— Так почему же вы не позволяете себе сделать это? — удивилась Фенелла, которой в те дни хотелось чего-то подобного: «Почему мы не можем окопаться в Портсмуте и вести тихую, наполненную любовью жизнь, как сэр Джеймс и тетушка Микаэла?»

Кранмер пожал плечами и улыбнулся ей своей чудесной улыбкой.

— Возможно, таков закон великих времен: даже маленький человек не может оставаться маленьким.

Фенелла и Сильвестр стояли у цветущего куста бирючины, источавшего аромат, и махали ему вслед, когда он уезжал на своем чалом жеребце.

— Ты тоже думаешь, что он — маленький человек? — спросила Фенелла.

— Возможно, так и есть, — задумчиво ответил Сильвестр. — Он не Лютер, который готов сжечь мир ради своих целей, и не Тиндейл, для которого его дар — обязанность и компас. Томас Кранмер не является ни великим теологом, ни великим героем, но он постоянно старается поступать правильно. Да пребудет с ним Господь.

— Он в опасности?

Сильвестр пожал плечами.

— Никто не знает, откуда ветер будет дуть завтра, — произнес он. — Но король помешался на Кранмере. Он не даст ему упасть.

— Разве король не помешался еще на одном кардинале, про которого говорили, будто он правит страной? — напомнила Фенелла.

— Кардинал Уолси? — Сильвестр погладил подбородок. — Да, тут ты, пожалуй, права. Быть другом короля непросто. Но он никогда не прогнал бы Уолси, если бы тот не разочаровал его в вопросе брака. Кроме того, Генрих прекратил дело против него. Говорят даже, будто он послал ему кольцо, защищающее его от ареста.

— И ты думаешь, что он поступит так же и с доктором Кранмером, если тот разочарует его?

— Кранмер его не разочарует, — ответил Сильвестр. — Он особенный человек, всегда продумывает свои поступки. Знаешь что? Мне его уже не хватает. Я чувствовал себя гораздо лучше, когда он был здесь.

— Я тоже.

Они переглянулись, Сильвестр взял ее за руку.

— Теперь, когда он уехал, я чувствую себя так, словно мы двое детей, которые остались на корабле с тяжелораненым человеком, а корабль рушится на глазах.

Она вложила свои ладони в его.

— Мне хотелось бы поскорее поехать домой, Силь. В Саттон-холл, к своей повозке с хлебом и твоему отцу. Ко всему тому, что вселяет в нас уверенность.

— Думаешь, Энтони достаточно окреп для путешествия? — поинтересовался Сильвестр.

— Врач говорит, что он ничего больше не может сделать для него, — ответила Фенелла. — Опасность миновала. Энтони не умрет.

— Но будет ли он снова жить?

— Может быть, для этого ему нужно то, что было нужно всегда, — задумчиво произнесла Фенелла. — Солерос и морской хрен с солончаковых лугов, шум прибоя и запах смолы, которой пользуются конопатчики.

16

Роберт

Уайтхолл, ноябрь 1530 года

— Король желает вас видеть, милорд.

— Отлично, — вяло отозвался Роберт. Посыльные, которые отправляются в путь в такую бурю и вламываются в дом благородного человека, запыхавшись, никогда не приносят хороших известий. — Можно ли мне отправиться в путь завтра с утра? Как видите, я ужинаю со своей госпожой и не хотел бы, чтобы нам мешали.

Он бросил быстрый взгляд на Джеральдину, которая осторожно промокнула губы, хотя почти не ела ни тушенную в масле куропатку, ни карпа с корицей и сливами. Жена пожала плечами, словно спрашивая: «Зачем ты смотришь на меня? Все это меня не касается».