Люди на болоте (Полесская хроника - 1) - Иван Мележ

- Товарищ Зубрич это! Специальный уполномоченный из волости!..

Зубрич кивком головы поблагодарил его, снова обратился ко всем:

- Таким образом, товарищи, со всеми жалобами, которые возникнут, прошу обращаться ко мне. Мы их, не откладывая, тут же, вместе с вами, проверим и решим, как быть дальше.

Зубрич приветливо улыбнулся. Эта улыбка Зубрича--не только не успокаивала старого Глушака, но настораживала:

даже когда смеялся уполномоченный из волости, старик чувствовал, что этот человек всегда себе на уме. "Смеется, а усмешка вроде не его, подумал Глушак. - Будто чужая".

Другим же Зубрич, как видно, понравился. В хате после его слов стоял гул одобрения: правильно, по справедливости надо разобраться, вместе со всеми.

Уверенная строгость Зубрича к Мите и обходительность с людьми вызвали уважение к нему и доверие. Зубрич вдруг стал живой надеждой куреневцев.

Он почувствовал это, легко, незаметно взял руководство собранием в свои руки, объявил, что слово имеет председатель комиссии по землеустройству Дятел Миканор. Миканор вышел из-за стола, и Дубоделу, хочешь не хочешь, так и не договорив, пришлось сесть.

- Так вот, тут дядько Прокоп, - сразу ринулся в наступление Миканор, сказал, что комиссия неправильно произвела обмер...

- Не я один. Митя вон больше говорил... - прогудел, оправдываясь, Прокоп.

- Митя - тот пьяный, и его вывели из хаты.

- Ну так что, если вывели?

- А то, что о пьяном, да еще отсутствующем, нечего и говорить!

- Так ежели он, Прокоп, выйдет, то и о нем не будет разговора? ворвалась в спор Сорока.

- Ага, правда, - поддержал ее Прокоп.

Он, как видно, хотел лишь отступить с достоинством, уклониться от ответа. Но Миканора это распалило еще сильнее.

- Вы не крутите, дядько!

- Чего это ты вцепился в меня! - вдруг загорелся Прокоп, Шея его налилась кровью.

- И правда, привязался! - снова поддержала Прокопа Сорока.

Глушак мысленно был на стороне Прокопа, но сдержался, не вступился за него: бросишь слово против этой рябой заразы - только беды лишней накличешь! А еще неизвестно, что будет с самим и как самому отбиваться придется.

"Ну и зараза! Вот же зараза, скажи ты! - подумал о Миканоре. - И такой нахальный! О Маслаке даже и не думает, будто тот ничего не значит. Неужто и опаска не берет, что он может объявиться?" Глушак при этой мысли почувствовал себя слабым, беспомощным...

- Я в вас не вцепился, - не отпускал Прокопа Миканор, - а только я не люблю неправды! Не люблю, когда обманывают да еще других потом винят!

- А он и не винит никого - ни черта, ни бога! - вступилась за него Сорока.

- Не виню...

- Так не говорите, что неправильно померяли. Вы полторы десятины не вписали!

- А что ему - самому вписать надо было? - отозвался Ларивон, и Глушак кивнул в знак согласия.

Тут в спор ввязался Хоня, уколол:

- Попросить надо было кого-нибудь - кто грамотный!

Миканор поискал взглядом по хате.

- Вот тут еще один забыл померить свою землю. - При этих словах Глушак почувствовал: о нем сейчас говорить будет. - Не домерил без четырех саженей три десятины!

- Кто это? - выскочил Андрей Рудой.

- Это - Глушак Халимон.

Лицо, плечи, руки Глушака налились чем-то тяжелым, как горячая глина, но он переборол злобу, сказал спокойно:

- Ну, так спасибо, что перемерил.

- Не за что, - уколол Миканор.

- Старался же, ходил всюду. Сам я, может, век не собрался бы померить!

- Вы и семью посчитать не собрались, лишнего вписали.

- И за это спасибо. Помог и тут.

Глушак подобрал полу кожуха и снова нагнал на лицо сонливое выражение: трудно было понять, то ли слушает человек, то ли дремлет. Но внутри у него все кипело. "Перемерил! Подсчитал! Некому перемерить тебя по спине дубиной!

Да посчитать твои ребра, пес шелудивый!"

От злости он не мог даже слушать Миканора, но и не слушать было нельзя. Самое важное, если рассуждать трезво, было еще впереди, - сколько ж постановят отрезать земли?

То, что этот рябой ткнул его лицом в грязь, еще полбеды:

стыд - не дым, грязь можно и стереть с лица. Настанет наконец такой момент, что и самого приблуду этого ткнуть в грязь можно будет, да так, что он не утрется и не отмоется!

А земля - это земля, не дым, не стыд. Когда режут ее, все равно что режут сердце...

- Так вот, чтобы не было такого, - бередили Глушака Миканоровы слова, такого, что у одного поле на версту, а у другого - как баба сядет, так юбкой все и закроет, надо кое-кому прибавить земли. А кое от кого, не секрет, конечно, отрезать. Чтобы не было у одного густо, а у другого пусто.

Эти слова Миканора вызвали в хате удовлетворенный гомон.

"Рады чужого добра урвать, босота гулящая!"

Где только научился хитрости Даметиков приблуда: начал разговор о переделе не с того, у кого нужно отрезать землю, а с того, кому и сколько добавить надо. Как бы привлекал на свою сторону людей, заманивал. И это ему, видимо, удалось: хоть и настороженно, не вылезая вперед, люди слушали его одобрительно, Глушак невольно отметил, что больше полдесяткны "прирезали" Зайчику, почти столько же Василю Дятлику. У этого сопляка, когда услышал, сколько прибавят, аж глаза загорелись. Словно брал уже землю, смотрел, ке мало ли, хорошая ли! "Вот ненасытная утроба".

"И Зайчик - хоть бы слово! Поманили обещанным - он и готов, перебежал!"

Но мысли эти почти бесследно исчезли перед тем большим и страшным, что неумолимо приближалось: сколько же отрежут?

- Эту землю нам никто с неба не скинет! - проговорил Миканор. - Ни бог, ни царь и не герой, как говорится в нашей песне "Интернационал". Царя давно уже нет, не секрет, и кости его сгнили. Как уже доказано, бога и не было никогда. А герой теперь - это народ. Народ и устанавливает теперь порядок. Народ и землю делит так, чтоб было по справедливости... Вот и мы должны обрезать землю у тех, у кого есть лишки!

Глушак аж зубами заскрипел при этих словах. "У кого есть лишки!" Еле удержался, чтобы не закричать: чувствовал, знал, что все равно никто не поддержит. "Лишки"! Чтоб тебе за эти лишки весь век на том свете гореть!"

- Так вот, у каких людей мы должны забрать лишки? - Голос Миканора будто тверже стал. Решительно, непоколебимо объявил: - У Глушака Халимона пять десятин!..

- Ого, распорядился! - первым откликнулся Евхим, стоявший где-то в сенях.

Старого Глушака душил гнев. С трудом преодолел удушье, разъяренно выдавил:

- Ты д-давал мне их, эт-ти п-пять десятин?! Что распоряжаешься? !.

- Это - решение комиссии.

- Комиссия твоя дала нам эту землю? - крикнул Евхим.

- Советская власть дала! - заявил Зубрич.

Глушак, взбешенный, хотел выругаться, но вовремя сдержался. Евхим протиснулся на середину хаты, готов был, казалось, ринуться к столу, в бой.

- Советская власть дала, - заговорил, закричал он, - так она дала ее, эту землю, не затем, чтоб вы ее отбирали!

- А мы и не отбираем! Мы обрезаем лишки!

- А ты спрашивал у меня, лишняя эта земля или нет? - дрожа, просипел старик.

- Мы и так знаем!

- Как же ты это узнал?

- Из советского закона.

- Очень ты знаешь эти законы, грамотей! - стоял, брызгал слюной старик.

- Ничего! - уверенно и вместе с тем с угрозой проговорил Евхим. - На вас тоже управа есть.

Сильный, широкоплечий, в кепке, лихо сдвинутой на ухо, он повернулся спиной к столу и твердо, решительно, тая какую-то угрожающую уверенность, направился к выходу.

Старый Глушак запахнул кожух и, чувствуя, что внутри все дрожит от гнева и ярости, сел. Заметил, как тихо стало в хате. Если и надо было идти сюда, потеть в этой духоте, то хотя бы ради этого момента. Пусть все видят, что он легко не уступит, не даст легко обобрать себя.

"Евхим - молодец: так удачно выступил! И про управу вовремя сказал! Вон как остыли многие! Все-таки боятся! - У Глушака снова ожила надежда: Может быть, не осмелятся брать, откажутся... Может, сорвется все?.."

Миканор хотел заговорить, но его опередил Зайчик:

- Есть тут неясность одна!

- Какая неясность?

- А такая. Ты, Миканорко, может, прояснишь ее. Как председатель. С землей этой заодно коней, Миканорко, не прирежут?

Дурашливый вопрос этот вызвал смешок, особенно среди молодежи, где Зайчик-штукарь был в необыкновенном почете. Смеялись не только тому, что услышали, но заранее и тому, что еще выкинет: знали, Зайчик вымудрил что-то.

Миканор, увлеченный спором с Глушаками, не сразу понял каверзный вопрос и смешок.

- О чем вы это, дядько?

- Да вот спрашиваю: коней тем, которым прирезают землю, не прирежут заодно?

Под шумок Зайчик разъяснил:

- Кому, мол, коня. Кому - полконя. Кому - четверть.

Кому - хвост, а кому - гриву...

- Дятел, тут тебе не вечеринка! - строго объявил ему Дубодел.

- Так я и сам вижу, что не вечеринка.

- Видишь - так нечего кривляться. Серьезное дело разбирается. Это тебе не комедия!

- А кто говорит, что кумедия! Кумедия - это вот весь разговор о земле, о переделе. - Зайчик не дал Дубоделу прервать себя: - Что мне земля эта,-если я без коня все равно обработать ее не смогу!..