Горох в стенку (Юмористические рассказы, фельетоны) - Валентин Катаев

Через час во дворе раздался грохот сваливаемого угля, и бодрый молодой человек с черным носом ворвался в комнату:

- Вы Антошкин?

- Я Антошкин.

- Распишитесь.

- А что?

- Ничего. Распишитесь здесь и здесь. Уголек вам привезли. Счастливо оставаться! Грейтесь на здоровье. У нас это быстро.

От молодого человека приятно попахивало доброй московской, и во рту дымился "Казбек".

1944

С НОВЫМ ГОДОМ!..

...И тогда поднялся советский рубль, взял в руку стакан и, одернув новенький, хрустящий пиджак, желтый, в разноцветную сетку, сказал:

- Товарищи и граждане! Позвольте и мне произнести маленькую новогоднюю речь.

- Просим! Просим! - послышались голоса.

- Внимание!

- Тише!

- Слушайте, слушайте!

Советский рубль солидно откашлялся и начал:

- Хотя я и являюсь, так сказать, представителем младшего поколения советской валюты, но в эту торжественную новогоднюю ночь мне хочется поговорить о себе. Вот вы все смотрите на меня и, наверное, думаете: "Скажите пожалуйста, какой он у нас молодой, здоровый, крепкий. Даже завидно". Не отрицаю. Да. Я действительно молодой, действительно здоровый, действительно крепкий. Больше того - я очень устойчивый и очень твердый.

Но, товарищи и граждане, прежде чем я стал таким, каким вы меня видите сейчас, мне пришлось пережить немало критических минут и тяжелых переживаний. Не забудьте, что в разгроме немецкого фашизма наряду о пушками, пулеметами, "катюшами", самолетами, винтовками принимал самое деятельное участие и советский рубль. Советский народ бил гитлеровцев, как говорится, и дубьем и рублем. Так что я за время войны порядком-таки поистрепался. Сам по себе поистрепался, да и фашистские гады не дремали. Небось знаете сами, как они меня подделывали? Иной раз смотришь на себя в зеркало и не понимаешь: это ты или твоя фальшивка?

Опять же от различных спекулянтов и кубышечников сильно мне досталось. Я люблю простор, волю, свободное обращение, а меня запихнут куда-нибудь под матрас, пока я вырасту. А какой может быть рост среди клопов и тараканов, в грязной тряпке! Мне для правильного роста, если хотите знать, необходима хорошая, культурная сберегательная касса. Там я действительно чувствую себя человеком - расту и развиваюсь. А в кубышке, - помилуйте, разве это жизнь? В кубышке я бог знает во что превращаюсь, не валюта, а, извините за выражение, какая-то греческая драхма или фунт стерлингов! Тьфу! И до того это меня заездили всякие спекулянты и мешочники, что сказать не умею. Разве же это для уважающей себя валюты дело?

Но в самые черные дни я не терял надежды. Я знал, что советский народ меня в обиду не даст. Выручит. И действительно, я не ошибся.

Посмотрел на мое положение трудовой советский народ и сказал: "Глядите, братцы, что-то наш кровный рублик захирел, ослабел малость, шатается, того и гляди, упадет. Давайте-ка его, братцы, укреплять". А уж что советский трудящийся народ скажет, то верно.

Как прослышали спекулянты да кубышечники, что Советское правительство меня укреплять будет, - свету белого невзвидели. Как кинутся, пользуясь моей слабостью, в магазины - и ну покупать! Покупают, хватают, домой тащат, а чего - сами не разберут. Лишь бы чего-нибудь хапнуть.

Одна божья старушка, закоренелая спекулянтка, впопыхах в зоологический магазин заскочила и двух удавов, не торгуясь, купила и в кубышку вместо меня сунула. Дескать, пускай удавы лежат под матрасом и в цене растут.

А один старичок-мешочник два мотоцикла купил. Насилу домой доволок. А что с ними делать - и не знает, потому что он, кроме как на крыше поезда, ни на чем ездить не ученый. Стал их запускать - так на одном горючем разорился.

А вот, например, когда я сюда, на встречу Нового года, шел, на такую картину наскочил: сидит на сугробе гражданин и плачет.

- Что с вами? - спрашиваю. - Почему плачете?

А он отвечает сквозь глухие рыданья:

- Опоздал. Тринадцать часов.

- Как, - говорю, - тринадцать часов, когда еще только половина двенадцатого?

А он плачет, разливается:

- Может, у других людей двенадцать с половиной, а у меня ровным счетом тринадцать, и не знаю, что с ними делать.

- Чего тринадцать?

- Да часов же! Часов! Тринадцать штук. Восемь будильников, четверо столовых да одни заграничные штампованные. Уже золотые до меня все расхватали. Опоздал.

- Так тебе, дураку, и надо, - сказал я. - Теперь тебе не на что и Новый год встретить. Сиди и рыдай.

И поспешил сюда.

Итак, дорогие товарищи и граждане, я очень рад встретить наступающий Новый год среди вас, умных людей, которые знают, что чем крепче и тверже рубль, тем лучше жить, тем скорее придем мы к счастливому будущему. С Новым годом, дорогие друзья! С новым счастьем!

1947

III

СМЕРТЬ АНТАНТЫ

Антанта доживает последние дни.

Из газет

Антанта сидела на подушках в глубокой, но очень удобной фамильной калоше и умирала.

Возле нее шептались доктора:

- Острое малокровие и воспаление Рурской области.

- Положение серьезное.

- Позвольте, коллега! Совершенно наоборот. Сильная форма конференции с легкой примесью разжижения финансов.

- Гм!

- Что касается меня, то я думаю, что у пациентки английская болезнь.

- Не может этого быть! Английская болезнь - детская болезнь. А пациентка - особа пожилая.

- Вот-вот! Значит, впала уже в детство.

- По-моему, у больной французская болезнь.

- А также испанка.

- Скорее, турчанка...

- Во всяком случае, сильные приступы социализма налицо.

- Вы хотели сказать - на лице?

- И на лице. Тоже. Ссадины порядочные.

- Коллеги, обратите внимание: болезненное сужение... проливов и вывих Моссула.

- Ерунда! Мы имеем дело с чисто психическим заболеванием.

- Вы думаете?

- Уверен. У больной опасная мания.

- Именно?

- Мания величия.

- Ну, это не так опасно. Я думаю, что у нее есть другая мания, более серьезная.

- Какая?

- Гер-мания.

- Что вы говорите?

- Ну да. Больная все время бредит углем.

- Это плохой симптом.

Бедные и богатые родственники, разбившись на группы, тихо совещались по углам.

- Наследство?

- Гро-мад-ное.

- Что вы говорите?

- Одних... долгов сколько!..

- А кто же... будет платить, если старуха протянет ноги?

- Как вы выражаетесь! Стыдитесь!

- А черт с ней! Чего стесняться! Никто не слышит. Вы лучше скажите, кто будет платить долги?

- Естественно кто: родственники.

- Да? Вы думаете? Ну, я пошел, мне пора. Я и так на десять минут опоздал. Бегу, бегу!

- До свидания. Впрочем, я тоже... опоздал. Бегу.

Родственники бросились бежать, как крысы с тонущего корабля.

- Тише! У больной падает...

- Пульс?

- Нет, франк.

- Дайте зеркало. Что, никого нет? Все сбежали? Ну и родственнички!

- Ну что ж! Вечная ей, как говорится, память! Спи с миром, дорогая собак... То есть, что это я говорю?.. Тетя.

* * *

А с улицы доносилось пение "Интернационала".

Это синеблузые кредиторы грозно надвигались в дверь, сжимая в руках неоплаченные счета.

Счета за войну, за рурский уголь, за врангелевскую авантюру, за расстрелянных коммунистов и еще за многое другое.

Лица у них были беспощадны.

1923

НЕЦЕНЗУРНАЯ ТЕРЕЗА

Официально в Италии цензуры

нет, но на самом деле, негласно, она

существует; особенно свирепствует

цензура в области социалистической

прессы. Когда появились рабочие

газеты с цензурными лысинами,

рабочие увидели, что цензура есть, и

стали волноваться. Цензура заявила

газетам, чтобы цензурные лысины

заполнялись чем угодно, лишь бы в

газетах не было пробелов. Редакторы

газет заявили, что все цензурные

пропуски будут заполняться народной

песенкой о Терезе.

Из газет

Главный цензор итальянского управления по делам печати развернул утренние рабочие газеты и немедленно схватился за лысую голову:

- О, санта Мария! Эта лысина доведет меня до могилы! Позвать сюда секретаря!

Вошел секретарь.

- Синьор Макарони! Лысина. Опять лысина! Ради бога... Вы не знаете средства против лысины?

Секретарь искоса взглянул на цензорский череп и, самодовольно погладив свою пышную итальянскую прическу, сказал, нежно изгибаясь:

- О синьор! Что может быть проще: последнее американское патентованное средство для ращения волос "Жуликоль". При регулярном втирании три раза в день в течение двух месяцев самый упорный бильярдный шар обрастает пышной шевелюрой. Большой флакон - пять лир, два флакона, - десять лир, три пятнадцать, четыре...

Главный цензор вспылил:

- Довольно! Прекратите эти лирические излияния! Я никому не позволю издеваться над моей честной лысиной! Не в ней дело! В газетах лысина. Вот, поглядите. Что делать?

Секретарь изогнулся еще ниже:

- Слушаю-с, синьор! Сейчас мы это все уладим.

Через полчаса в редакцию рабочей газеты была отправлена официальная бумажка. Составлена она была коротко, ясно и твердо: