Опыт путешествий - Адриан Гилл

Это землетрясение стало женской трагедией. Конечно, трагедией оно было и для всей нации, но особенно тяжкая ноша выпала на долю женщин. Хотя статистика и не велась, но, судя по некоторым данным, погибло больше женщин, чем мужчин. Землетрясение случилось днем. Женщины были дома, готовили обед, заваривали детям чай, когда упало небо. В отделении для калек я насчитал примерно в два раза больше женщин, чем мужчин, к тому же за последнее время в больницах появляется все больше жертв изнасилования. Ходят туманные слухи, что часто подвергаются насилию девочки, оставшиеся сиротами, оказавшиеся на шее соседей или дальних родственников в переполненных лагерях, большей частью выстроенных и обслуживаемых тоже женщинами. Как и везде, они стирают, убирают, готовят еду и заботятся о детях. На скамейках несколько женщин дожидаются врача. Тихие и умиротворенные, они держатся за руки, приобняв бледных детей и положив ладони с жесткими проворными пальцами на колени. Их лица отутюжены горем и полны жестокой решимости. Здесь присутствует нечто виденное мной прежде, что сложно объяснить: в любой катастрофе есть своя устрашающая красота.

В последний раз я приезжал на Гаити в 2004 году, на грустный праздник двухсотлетия независимости страны. Это было самое страшное место из тех, где мне доводилось побывать. Меня травили газом, в меня стреляли, мне угрожали вудуистскими зомби. На улицах валялись трупы. Я был свидетелем, как солдаты избивали студентов, на моих глазах погиб подросток, застреленный в бандитской «разборке». Всем заправляли банды головорезов, называвших себя химерами. Говорят, они подчинялись непосредственно президенту Аристиду, который некогда был католическим священником, но, по слухам, пользовался для удержания власти практиками вуду. Это даже не анархия: анархия подразумевает наличие некой философии, некоего замысла. А тут — вселенский хаос. Единственное, что объединяло практически всех гаитянцев, — вера в то, что их страна всегда была проклятой и осталась таковой по сей день. Уезжая, я мысленно поблагодарил Бога за то, что выбрался из этой темной и безрадостной страны и больше никогда сюда не вернусь. Будьте осторожны, когда благодарите за что-либо, — вам могут предложить добавки.

В новом аэропорту царит хаос: кругом кучи вещевых мешков и коробок. Люди, что беспомощно бродят вокруг, — большей частью американские христиане-фундаменталисты, приехавшие в поисках санкционированных Богом приключений, одетые как для африканского сафари, в футболках, кричащих об их добродетели. Они возбуждены и бестолковы. Вторая половина — гаитянцы, вернувшиеся домой из-за границы, чтобы искать свои семьи под руинами панельных домов. Они везут с собой деньги, теплые одеяла и магнитофоны. На вылете из Майами нас задержали на три часа: группа экзальтированных баптистов пыталась проскочить с огромными сумками, полными вяленой говядины, мимо очереди, состоявшей из тех людей, которых они ехали утешать. Огороженное летное поле превратилось в огромную свалку: военные палатки, мобильные склады, вертолеты и оборудование. Здесь работают сотни благотворительных и неправительственных международных организаций, тысячи рабочих, волонтеров и специалистов, полезных и не очень. Всем им нужно где-то спать, что-то есть и пить, им нужна санитария западного уровня. Первоочередная забота этих организаций — здоровье и безопасность их собственных членов, материально-техническая помощь логистикам и читателям молитв.

Солдаты американской армии, «голубые каски» ООН и миротворцы сидят за колючей проволокой, сохраняя скучную, мрачную, сытую неподвижность, периодически приглядывая за дорогой из окон броневиков сквозь стекла зеркальных очков Ray-Ban. Они всячески стараются избегать поездок в брезентово-полиэтиленовые городки для пострадавших, и в большинстве случаев им это удается.

На первый взгляд Порт-о-Пренс выглядит на удивление таким, каким я его запомнил: даже до землетрясения он представлял собой самую разрушенную, отсталую и жалкую столицу в Западном полушарии. Позже, углубившись в город, я начинаю замечать рухнувшие здания. Тектонические плиты капризны в выборе: какие-то дома сложились, как карточные домики, в то время как соседние с ними остались стоять. Другие здания завалились набок и раскололись, открыв взору зловеще пустые кукольные комнатки со всем содержимым. Горы обломков высятся на улицах, как кучи блевотины. Провода повисли гирляндами на автомобилях, на крышах супермаркетов, офисов и отелей, на президентском дворце и кафедральном соборе, разрушенном по прихоти гаитянской геологии. На склонах холмов панельные бетонные дома превратились в одинокие кучи мусора, выплюнув из себя жалкую обезображенную мебель, яркие клочья одежд, посуду, обувь, осколки украшений, кухонную утварь, разорванные на клочки книги и порхающие фотографии умерших — горький урожай бесхозного движимого имущества.

Все кажется несущественным и несерьезным. Лишенным веса и достоинства — дурацкий мусор и только. Воздух жаркий и тяжелый от влаги, спертый от вони гнилья и экскрементов, к которому примешивается приторно сладковатый дух мертвечины, который не спутаешь ни с каким другим. Запах душ, отлетевших в мир иной, тошнотворный запах святости. Тела лежат, погребенные под рухнувшими плитами. И никто не знает, сколько их.

Сразу поясним, пока не забыли: это землетрясение — величайшая природная катастрофа современности. Наихудшее природное событие со времен распятия Христа. Официальная статистика говорит, что погибло где-то около 230 тысяч человек. Местные полагают, что мертвых намного больше. Конечно, если судить по первой десятке мировых катастроф, то цунами в Азии принесло больше разрушений, но обрушилось оно на два континента. А гаитянское землетрясение произошло на территории величиной с кусочек Англии между Лондоном и Брайтоном, в стране, где население не превышает десяти миллионов.

Пережившие трагедию остались на улице. На каждом углу — навесы и хибары. Бивуаки потерявших жилье загромождают бензоколонки и придорожные стоянки. Парки напоминают ульи, кишащие людьми. На деревьях развешано белье, дымят костры, свиньи и куры копаются в сиропообразном мусоре. Шеренги вонючих переносных туалетов выстроились поодаль в тщетной попытке остановить загаживание окружающей среды.

Питьевой проточной воды в городе нет, поэтому ее ежедневно приводят в цистерне. Пацанята продают маленькие полиэтиленовые кульки с водой, пахнущей хлоркой. Ощущения, что ты в часе лета от Флориды, нет. И совсем не чувствуется, что ты на острове, половина которого занята полями для гольфа и пятизвездочными отелями. Гаити всегда был больше африканским, нежели карибским островом. Как Аккра или Фритаун. Здесь всегда помнили свои корни — свое рабское прошлое, испытывая мрачную гордость за самую первую черную республику. И за первую армию черных со времен Ганнибала, разбившую армию белых, — единственную армию из солдат-неевропейцев, победившую Наполеона[205]. За это унижение гаитянцы дорого заплатили. Французы отобрали у них в качестве репараций все лесные угодья, в результате чего остров столкнулся с самой страшной эрозией почв. Теперь здесь торгуют оружием, наркотиками и гуманитарной помощью. И еще дешевыми футболками.

Схлынула первая волна острой боли, а вместе с ней исчезли и команды новостных репортеров. Я обнаружил только работника AFP, усердно пытавшегося состряпать репортаж дня, и команду операторов с телеканала «Аль-Джазира». Как ни странно, говорю это без всякой иронии, наиболее популярная история о землетрясении — это история позитивная: чудесные спасения, акты героизма и храбрые поступки, самоотверженные спасатели из Роттердама, собаки-ищейки из Баркинга, хирурги-чудотворцы из Сурбитона. Однако чем меньше надежда на спасение из-под завалов, чем больше спасателей пакует вещи и уезжает, тем больше репортеров из круглосуточных новостей следуют их примеру. Новости из этих мест дорого обходятся телеканалам, и ни бюджет, ни рейтинги не позволят им платить за мрачную и депрессивную историю восстания из мертвых.

Неотложки больше не помогают раненым. Теперь им приходится иметь дело с ужасающей нищетой, детским поносом, респираторными проблемами, инфекциями и болячками. Во временной больнице, которой управляют швейцарцы, самая распространенная медицинская проблема — ННФС, то есть научно необъяснимый физический симптом. А проще говоря, горе. Или необходимость выспаться. Или недостаток внимания. Или надежда на таблетку, после которой станет хорошо.

Молодой врач с глазами, горящими мессианским огнем, рассказывает о первой реакции на катастрофу: «Мы находим людей в трущобах с кусками железной арматуры и металлическими шинами на поломанных ногах, которые держат в руках свои медицинские справки. Им оказали неотложную помощь, а потом бросили. Мы нашли женщину, жившую в палатке из полиэтиленовых мешков. У нее был рак груди четвертой степени. На Западе его признали бы неоперабельным, но кто-то взял и отвез эту женщину в Доминикану, сделал ей мастэктомию, наложил на рану металлические скобки, потом привез ее назад и бросил здесь, в Порт-о-Пренсе. У нее с собой компакт-диск, на котором записана ее история болезни. Представляете, компакт-диск! Рана инфицирована, а у нас нет даже оборудования, чтобы удалить скобки. И она по-прежнему умирает медленной смертью. Ну и кто это сделал? А пострадавшие, которых забрали американцы, — с рваными ранами, с травмами органов дыхания, которым постоянно нужны воздушные подушки? Их отвезли к грузовому самолету. И где он? Улетел. А где пациенты?»