Метка Каина - Том Нокс

— Физическое обследование каготов?

— Да, конечно.

— И что они обнаружили?

— Да снова кое-что спорное… — Библиотекарь снова глотнул вина и продолжил: — Королевские врачи пытались даже как-то проверить кровь каготов. Но ничего не вышло. Наука тогда была слишком слаба для этого, это ведь был семнадцатый век. Но даже чисто внешнее, физическое обследование каготов вызвало у церковников и епископов настоящий ужас. Я помню точно эту строку: «Есть опасение, что люди, известные как каготы, могут и не быть детьми Господа». Это из донесения архиепископа Бордо королю Наварры. После того, как он получил от докторов результаты осмотра.

Фраза гудела в ушах Саймона; он ощущал, как она отзывается эхом в унылых бетонных стенах монастыря. Двери тайны открывались одна за другой.

У Куинна оставался еще один вопрос, и после этого ему нужно было уходить. Ему действительно нужно было уходить. Он не мог избавиться от воспоминаний о Томаски. О зубах, впивающихся в его щеку. Если его обнаружит здесь кто-нибудь не столь пьяный, как брат Мак-Магон, может случиться все, что угодно; а возможно, это приведет к еще худшим последствиям. Ему надо было очень быстро выбираться отсюда — после того, как он задаст еще один вопрос.

— Ладно… Но что могло случиться такого, что заставило тебя потерять веру? Ты ведь здесь наткнулся на что-то такое, что лишило тебя веры.

— Да разве я…

— Что это было?

Странное бетонное пространство пирамиды как будто съежилось вокруг них. Безумные углы, сильно наклоненные стены словно стали резче и темнее. И в центре всего этого сидел пьяный, несвязно бормочущий монах, больше не веривший в Бога.

Мак-Магон с грустным видом потер ладонью глаза.

— В 1942 году Папа Римский учинил сделку с Гитлером. Что-то вроде мирного договора.

— Что?!

Голос монаха звучал теперь мягко и тихо.

— Документы об этой договоренности хранились здесь. Вместе с исследованиями о басках и каготах. Потому что… они были взаимосвязаны.

— И что это за договор?

Библиотекарь продолжал тереть глаза. Без удержу. Как будто просто не в силах был смотреть на окружающий мир.

— Ты никогда не задумывался о том, почему Папа Пий XII помалкивал во время холокоста? Вообще в течение всей Второй мировой войны?

Саймон нахмурился:

— Да. Я хочу сказать, конечно. Думал.

— Вот-вот! Все это выглядело как величайший позор и скандал за все века существования Римской церкви. Не имеющий прецедентов ни до, ни после. В Риме хранили полное молчание, когда Гитлер уничтожал евреев. Католическая церковь даже не прокляла холокост, лишь что-то смутно бормотала о… несчастьях.

Саймон снова спросил:

— Так что за договор?

— Гитлер кое-что обнаружил. Благодаря своим ученым в лагерях на юго-западе Франции.

— Ты имеешь в виду Евгения Фишера и его «работу» в Гюрсе?

Монах кивнул и, откинувшись на спинку стула, уставился вверх, на безумно сходящуюся в точку крышу пирамиды. Как будто смотрел вслед своей исчезающей вере.

— Да. И сделка касалась именно этого. Гитлер согласился не раскрывать те выводы, к которым пришли его ученые. Потому что они действительно кое-что нашли, подтвердили научно то, что лишь могли предполагать инквизиторы, что подразумевалось, когда исследовали каготов. Нечто такое, что смущало церковь уже в Средние века… что так ее смущает, что пришлось основательно спрятать доказательства. Сначала в Ангеликуме, папском университете Святого Фомы Аквинского. Потом здесь. Материалы, доводившие архивариусов до безумия. В здании, которое вызывало у монахов неврозы, и это происходило слишком быстро. Документы, слишком пугающие, чтобы понять их до конца, но притом слишком важные, чтобы просто их уничтожить.

Саймон перебил его:

— Так ты не знаешь, что там на самом деле было? Не знаешь результатов исследований в Гюрсе?

— Не-а… после того как последний туреттский библиотекарь присоединился к этой банде — к Обществу Пия X, — самые серьезные секреты были заперты отдельно, вон там. Я лично никогда их не видел. Своими глазами — нет.

— Но тебе известна подоплека… — Саймон пытался разобраться в путанице собственных мыслей. — Ты знаешь, что Папа согласился хранить молчание в обмен на то, что Гитлер не стал обнародовать эту тайну. И молчал во время холокоста. Правильно?

Библиотекарь поднял стальную кружку с вином и с горечью ответил:

— Верно. Ты правильно понял. Папа договорился с Гитлером, он заключил сделку с самим дьяволом, и шесть миллионов долбаных евреев умерли. — Чуть помолчав, монах добавил: — Кстати, у тебя есть всего один час, чтобы уехать отсюда. Я не могу просто сделать вид, что тебя тут не было. У меня здесь работа. Я могу что угодно думать об этих поганых фанатиках, которые увезли отсюда документы, я могу что угодно думать обо всей этой поганой шараде и об этом чертовом предательском соглашении, — но мне шестьдесят пять, и я не хочу куда-то отсюда уезжать. Что мне делать? Поселиться в Майами? — Монах покачал головой. — Так что я собираюсь сказать, что ты сюда ворвался и поколотил меня. А это значит, что тебе надо удирать отсюда как можно быстрее. Я позвоню им через час. А в уплату за то, что я постараюсь дать тебе возможность скрыться… я хочу, чтобы ты мне рассказал.

— Что?

— Если когда-нибудь узнаешь, что именно там накопал Гитлер… что так напугало церковь. Расскажешь? Я всю жизнь верил во все это дерьмо, и служил доминиканцам, и мучился в этом безумном монастыре, и мне, черт побери, хочется узнать, почему я лишился веры. Потому что я родился в вере, я был для нее рожден! А теперь остался совсем один. Совсем один… — Мак-Магон уставился на железную кружку в своей руке. — Кровь Христова, тело Христово, тело лжи… Ура!

38

Выражение лица Мигеля было предельно понятным: он устал, но чувствовал себя насыщенным, победившим. Дэвид вдруг понял, что это же самое выражение было на лице террориста после совокупления с Эми в пещере ведьм в Сугаррамурди.

— Погоди. Погоди-погоди… я спать хочу, — сказал Мигель. Его дыхание вырывалось в холодный воздух облачками пара. — Мы можем подождать. Bukatu dut![83] Американец согреет нас утром.

Ангус во все глаза смотрел на террориста.

Мигель отдавал приказы своим людям; Ангуса, Эми и Дэвида крепко привязали к акации, спинами к стволу, и приставили к ним стража. А потом террорист как-то сразу заснул, так быстро, как будто потерял сознание. Он теперь лежал как мертвый, на куске брезента возле умирающего огня, и его продолжало чуть-чуть согревать еще не остывшие угли жертвенного костра.

— Клейне — Левин, — тихо и невыразительно произнес Ангус.

Дэвид шепотом спросил ученого, привязанного к дереву рядом с ним:

— Что ты сказал?

— Синдром Клейне-Левина, вот чем можно охарактеризовать состояние Мигеля. Внезапный сон, лицевой тик. Склонность к насилию. Думаю, это синдром Клейне — Левина.

— И что?

— Да просто… интересно.

Некоторое время они молчали. Потом заговорила Эми. Ее голос дрожал от обуревавших девушку чувств.

— Ангус… как бы то ни было… мы должны, должны что-то сделать. Просто хоть что-нибудь…

Нэрн кивнул.

— Понимаю. Но… что именно? Что мы можем сделать?

Никто ему не ответил.

Эта была холодная и нелепая ночь, полная страданий. Дэвид не мог заснуть. Его мысли постоянно устремлялись в один и тот же черный туннель ужаса: его сожгут утром… на рассвете. Он будет страдать так же, как Альфонс. Он очень надеялся, что к нему смерть придет быстрее.

Только он один оказался не в силах заснуть. Ангус и Эми сначала шептали ему разные слова, стараясь немного успокоить, но потом усталость навалилась на них, и они задремали, повесив головы.

А Дэвид так и сидел без сна. Смотрел в черноту пустыни. Его заедали москиты. Мошки мельтешили перед его лицом, как крошечные перепуганные призраки. Но даже они разлетелись, когда стало еще холоднее.

Но потом, в осторожном сером свете приближавшегося утра, что-то зашевелилось. Какой-то человек поднялся… Дэвид присмотрелся.

Это был Мигель. Он осторожно подкрался к почти остывшим углям костра. Все его подельники спали, кроме стража. Мигель сменил его на посту. А когда тот отошел и лег, Мигель тихо-тихо подобрался к едва-едва дымящейся горке углей.

Террорист из ЭТА посмотрел налево, направо, чтобы убедиться: на него никто не смотрит. Дэвид находился в тени под деревом, вдали от фонарей. Мигелю явно и в голову не могло прийти, что Дэвид может за ним наблюдать.

Но за чем он наблюдал? Чем там занимался Гаровильо? Во всей этой ночной сцене было что-то и непонятное и пугающее.

Сын Хосе Гаровильо шагнул прямо в теплые угли догоревшего костра и положил руку на тело Альфонса. И потащил к себе. Он тащил из кучи мертвую обгоревшую плоть…