Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

- Андрей Арсентьевич, могу я просто начать свой рассказ или должна сначала ответить еще на некоторые ваши вопросы? Я готова, - сказала Ольга доброжелательно, опять-таки словно бы предлагая на выбор читателей интересные книги.

- Как хотите, Ольга Васильевна. - Андрей хотел добавить: "Меня это мало заботит", но удержался.

- Ох, как трудно начать, - сказала Ольга, - а всего лишь ранним утром сегодня, когда я сошла с поезда, мне казалось, что все будет просто и мы поговорим действительно как старые друзья. И я даже мысленно называла вас Андрюшей. Я так назвала бы вас и сейчас вслух, как это нечаянно сорвалось у меня за обедом, если бы тогда - помните, в Чаусинске? - вы меня ударили по щеке. Теперь я на это не имею права.

Она замолчала. Молчал и Андрей. К чему эта игра в благородство? Свое? Или его, Андреево, благородство? Для чего эти красивые фразы? Но Ольга и всегда так говорила. Пусть говорит как хочет. И что хочет. Только бы поскорее. Он не станет ее перебивать.

- Понимаю, - сказала Ольга. - Да, я повинна в гибели Мирона. Хотя, Андрей... Андрей Арсентьевич, если бы тогда я вышла за него замуж, как обещала - боже, как страшно выговаривать: обещала! - я не принесла бы ему радости. Потому что я его не любила, а думала о другом, которого тоже не любила, но который для меня был интересен своим положением. Подумайте, мне при моей внешности и при моем уме - простите, тогда я так думала - стать женой плотника или женой ответственного работника и с еще большими перспективами на продвижение по службе!

- Зачем вы все это мне говорите? Вы виновница гибели моего брата, которая тогда отказалась даже прочесть его последнее письмо! - Андрей едва сдерживал гнев. Ему вспомнилось, как глотал слезы Мирон, рассказывая об издевках Ольги.

- Говорю, потому что вы мне разрешили. - Голос Ольги был ровен, тих, но какие-то щемящие нотки прорывались в нем. - И еще потому, что не знаю сколько тогда забавлялась бы я с вами и целовалась, если бы именно в тот день, когда вы принесли мне письмо Мирона, Валентин Христофорович не предложил мне с ним зарегистрировать брак. - Ольга запнулась. - И я согласилась. Но поставила условие: через полтора года. Пусть он сначала закончит в Москве курсы повышения квалификации. Ему почему-то не хотелось ехать на эти курсы. А мне хотелось подольше побыть незамужней - вдруг встретится еще кто-то, предпочтительней Валентина Христофоровича. - Она трудно сглотнула слюну. - Почему вы и тогда не ударили меня по щеке, Андрей Арсентьевич? Конечно, в тот день это ничего не изменило бы. Но после я острее чувствовала бы... - что чувствовала? - слова я не найду...

- Мне это безразлично, Ольга Васильевна, - уже не скрывая раздражения, сказал Андрей.

- Я знаю, я думала, у нас иначе состоится эта встреча. И сейчас очень путаюсь. Понимаю, вам не нужна моя исповедь. Но без нее мне не выговорить главного. Ради чего я искала вас. Можно немного еще мне продолжить?

Андрей промолчал. "Главное" ему было не нужно, "главное" - цель приезда Ольги. Но если он сейчас оборвет разговор, как вынесет он последние два дня? Ольга покорна, ни на чем не настаивает, она только просит. Но диктует все же она.

- Влюбилась я в Валентина Христофоровича только тогда, когда стала его женой, - снова заговорила Ольга. - Влюбилась не любя, если можно допустить такое нелепое сочетание слов. Но по-другому это свое чувство я объяснить не смогла бы. Теперь я знаю, для человека это неизбежно, когда-то к нему обязательно приходит любовь. Хотя бы на короткое время. Хотя бы с тем, чтобы задохнуться и потерять себя. Может быть, она у меня пришла бы и к Мирону. Стрелочка весов тогда уже совсем дрожала. Что на весах? Сам человек, его характер, его место в жизни и еще то, что никогда и никто разгадать не сможет, - выбор души: Он, только Он, и никто другой. Если бы Мирон тогда поступил со мною круто и жестко, потому что этого требовала справедливость, он бы в моем мнении столь вырос, что заслонил бы Валентина Христофоровича, и я...

- Перестаньте говорить о Мироне! - вскрикнул Андрей.

- Андрей Арсентьевич, это запоздалая пощечина. И все равно я принимаю ее как должное возмездие, - проговорила Ольга, зябко передернув плечами. Страшно трудно... Мне казалось, что моя честная откровенность вам лучше позволит понять меня, если уж вы согласились меня выслушать. Говорить же только то, что вам желательно, значит, вовсе не говорить. Тогда я уйду.

Но Ольга не поднялась со скамьи. Продолжала сидеть, опустив руки на колени. Смеркалось. И все же Андрей хорошо различал выражение ее лица, внутреннюю борьбу чувств, которую оно отражало. Это не могло быть игрой. Для чего-то же Ольга так настойчиво его искала? Андрей смягчился.

- Говорите все, - сказал он. И повторил: - Все.

- Тяжелее всего сейчас спросить мне у вас, Андрей Арсентьевич... Ольга снова запнулась. - Нет, я потом спрошу, позже... Хотя именно этот вопрос у меня был самый первый, если бы... Ну, впрочем... Нет, я продолжу. Когда мы с вами неожиданно оказались рядом в чаусинском летнем кино, я находилась на вершине своего, может быть, искусственного, иллюзорного счастья с Валентином, а у вас был совсем непрезентабельный вид. Не знаю, что почувствовали вы тогда, но я торжествовала: у меня такой муж! Мне вообще очень нравилась его манера повелевать своими подчиненными, его сила власти, его сложное транспортное хозяйство, внезапные звонки, вызовы среди ночи, срочные командировки, потом возвращения, измотанного, запыленного. А дома у него уют, ласковая, умная жена. Уже заведующая городской библиотекой. Ольга крепко сцепила кисти рук, так что суставы пальцев хрустнули. - Все было хорошо. Более того, прекрасно. Родилась дочь Леночка. И мне виделось: Валентина переведут в Светлогорск, потом в Москву, он такой деятельный, знающий. И действительно, вскоре, но вас уже не было в Светлогорске, Валентина перевели в областное управление. Конечно, с повышением. И тут пришло письмо из одного района, где Валентин часто бывал в командировках... - Ольга долго не могла справиться с охватившим ее волнением. - Письмо с запутанным адресом, одновременно и на дом, и до востребования. А я его вскрыла, так было у нас договорено с Валентином: никаких друг от друга секретов. Но письмо оказалось с секретом. Писала женщина, с которой Валентин, оказывается, много лет, еще до женитьбы... Словом, теперь она ждала от него ребенка и тревожно спрашивала, когда же он с нею зарегистрируется в загсе, как обещал. Выходит, он от нее утаивал, что женат. Я показала письмо Валентину. Он раскричался, сказал, что это шантаж, что с этой женщиной он даже незнаком... А письма опять приходили, все тревожнее и требовательнее. Наконец она приехала и сама. В обком партии. Все подтвердилось. Разразился невероятный скандал...

Совсем стемнело. Ветер все усиливался. Теплый. Но когда он особо резким ударом врывался в беседку и с загадочным шорохом тащил по полу какой-то принесенный им лесной мусор, Ольга вздрагивала, инстинктивно ища опоры, прижималась спиной к стене. Андрей молчал. Он зримо представлял себе, что в те дни переживала Ольга и как ей было тяжело. Может быть, не менее тяжело, чем было ему. Или Мирону.

- ...Не хочу говорить о подробностях... Валентина исключили из партии, понизили в должности, потом, когда родился ребенок, обязали помогать его матери. Валентин начал пьянствовать. Открылись и еще... Но довольно... Мы с ним развелись, когда Леночке было всего четыре года. Теперь ей шестнадцать, она получила паспорт. Мне от Валентина ничего не было нужно, если он присылал деньги или подарки для Леночки, я их возвращала. Зарплаты моей на двоих было достаточно: заведующая областной библиотекой. Там я и по сей день работаю. Ну вот... И мир в моей душе постепенно установился. Я не осталась одинокой, при мне была дочь, прелестное существо.

Ольга отвернулась, и по ее движениям Андрей догадался: она смахивает слезы.

- Можно мне и дальше рассказывать? - спросила Ольга. И не дождалась ответа, приняла молчание за согласие. - За эти двенадцать лет - после развода - ох как о многом я передумала! Иными глазами и книги стала читать, и по-другому в разные житейские истории вслушиваться. Удивителен человек! Он словно нарочно создает себе драмы. Нет, наверно, не только себе. И конечно же, не нарочно. Однако чужой опыт его ничему не учит. Он повторяет чужие ошибки легко и беспечно, зная, что это действительно ошибки. Все равно как алкоголики или завзятые курильщики медленно убивают себя, зная, что убивают. И совсем уж им недоступно, что при этом они еще и других убивают. И даже не так медленно. А страшнее всего, когда люди убивают любовь. Основу жизни. Но это общие слова, а я должна говорить коротко. И о главном. Простите, Андрей Арсентьевич, вы помните "Балладу Рэдингской тюрьмы" Оскара Уайльда? В Чаусинске я советовала вам прочитать все его сочинения.

- Помню эту балладу, - сказал Андрей, против воли вступая в диалог с Ольгой. - Но я думал, если речь идет об Уайльде, вы назовете "Портрет Дориана Грея".