Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина - Владимир Набоков

Перевод Летурнера называется «Кларисса Гарлоу, изображенная Ричардсоном» (Женева, 1785–86).

Во Франции романы Ричардсона, переложенные Прево, подверглись критике уже в восемнадцатом веке. Сочинитель песенок Шарль Колле (1709–83) около 1753 г. написал ироничную балладу «Кларисса», в которой один из куплетов звучит так:

Ce ne sera point par lettresQue j'écrirai ma chanson;Deux bonnes sur cent de piètresSe trouvent dans Richardson.

<Уж, будь уверены, не из писемБудет состоять моя песенка;Двое сносных на сотню скверных истуканов —Вот что такое Ричардсон>.

Шатобриан, вне всякого сомнения, величайший французский писатель своего времени, замечательно сказал в 1822 г.: «Если у Ричардсона нет стиля (о чем не нам судить, поскольку для нас он иностранец), он не останется в памяти потомков, так как жизнеспособностью обладает только стиль» («Замогильные записки» под редакцией Левайана, ч. I, кн. XII, гл. 2).

Стиля у Ричардсона не было, но живописные и достойные внимания пассажи встречаются то и дело. К сожалению, переводческий метод Прево сводился к тому, чтобы сокращать и подчищать. Так, в своем «Грандисоне» он предусмотрительно выбросил превосходное, в духе Хогарта, описание «подлого-преподлого» сообщника сэра Харгрейва (который должен был помочь ему с насильственным увозом истеричной Гарриет) — этого высоченного, ширококостного, плоскостопого, мордастого, с красными прыщами священника в каких-то отрепьях. И разумеется, неверный перевод ввиду всевластия клише (определявших тогдашние французские понятия о «bon goût» <«хорошем вкусе»>) дает себя почувствовать (к примеру: «скопище глупцов, расточавших мне комплименты», вместо «толпы дураков, не дававшей мне прохода»).

X

   Воображаясь героиной   Своихъ возлюбленныхъ творцовъ,   Кларисой, Юліей, Дельфиной, 4 Татьяна въ тишинѣ лѣсовъ   Одна съ опасной книгой бродитъ,   Она въ ней ищетъ и находитъ   Свой тайный жаръ, свои мечты, 8 Плоды сердечной полноты,   Вздыхаетъ, и себѣ присвоя   Чужой восторгъ, чужую грусть,   Въ забвеньи шепчетъ наизусть12 Письмо для милаго героя....   Но нашъ герой, кто бъ ни былъ онъ,   Ужъ вѣрно былъ не Грандисонъ.

1, 3 героиной (тв. пад.)… Дельфиной (тв. пад). Чтобы «героиня» правильно рифмовалось с «Дельфиной», пришлось изменить окончание творительного падежа, требующегося после «воображаясь», и написать недопустимое по-русски «героиной».

3 Кларисой. См. коммент. к главе Третьей, IX, 10.

3 Дельфиной. Если обветшавших «Вертера» и «Юлию» все-таки можно читать и сегодня — по крайней мере, с определенными научными целями, — то произведение мадам де Сталь «Дельфина» (1802) просто невыносимо, и я не уверен, что Пушкин обременил бы Татьяну необходимостью осиливать ее эпистолярный роман в 250 000 невыразительных слов, не запамятуй он, что тут нет даже псевдоэкзотического интереса к лучшей книге месяца — нелепой «Матильде» мадам Коттен, не говоря уже об эмоциональной насыщенности, в которой не отказать ни Гёте, ни Руссо.

Дельфина д'Альбемар, овдовев в двадцать один год, поглощена своей любовной историей, происходящей в 1790–92 гг. Ее обожатель — женатый человек по имени Леонс де Мондовиль, но в конце концов она от него отказывается, ощущая моральный долг перед его женой. Когда Дельфина болеет, он стоит у ее постели, «ухватившись за столбики ее кровати в состоянии ужаса еще большего, нежели испытываемый его подругой» (ч. IV, письмо IV). Немыслимые кипучие страсти бушуют в ч. IV, письме XIX (от Дельфины к мадам де Лебенсей): «…я бросилась к ногам Леонса… он… отнес меня на софу, недвижно замерев у моих ног» и т. п. Как художник Сталь полностью лишена чутья: «Матильда! — вскричала я, сжимая ее воздетые к небу руки» (ч. IV, письмо XXXIV).

5 См. коммент. к IX, 3–4.

14 Грандисон. В этом месте своего комментария к «ЕО» Чижевский (с. 237) снова дезинформирует читателя (см. коммент. к главе Второй, XXX, 3), сообщая: «Грандисон — герой „Клариссы Гарлоу“ Ричардсона». Он, кроме того, видимо, полагает, что Пушкин читал эти романы по-русски.

XI

   Свой слогъ на важный ладъ настроя,   Бывало, пламенный творецъ   Являлъ намъ своего героя 4 Какъ совершенства образецъ.   Онъ одарялъ предметъ любимый,   Всегда неправедно гонимый,   Душой чувствительной, умомъ 8 И привлекательнымъ лицомъ.   Питая жаръ чистѣйшей страсти,   Всегда восторженный герой   Готовъ былъ жертвовать собой,12 И при концѣ послѣдней части   Всегда наказанъ былъ порокъ,   Добру достойный былъ вѣнокъ.

2 пламенный. Несомненно, это одна из тех условных стилистических фигур, к которым питали пристрастие Пушкин и поэты его школы. Ударение, приходящееся в этом трехсложном слове на первый слог, легко — может быть, слишком легко — совпадает с необходимостью сделать ударным второй слог в ямбическом четырехстопнике, так что строка сползает к банальной модуляции русского стихосложения — скольжению на третьей стопе в трехсловной строке (как здесь). Схожи в метрическом отношении такие слова, как «радостный», «трепетный», «девственный» и т. п., равно как отдельные случаи множественного числа (и разные падежные и родовые формы) двусложных прилагательных, как, например, в главе Третьей, XVI, 12 «Напевы звучные заводит». «Пламенный» почти то же, что и «пылкий», — еще одно излюбленное слово Пушкина и его школы.

5 предмет. Видимо, любимый предмет автора — его герой.

9 Питая жар. Распространенный галлицизм. См., например, у Расина в его драматической эклоге («трагедии») «Федра» (1677), III, 1: «Не гасишь ты огонь, но раздуваешь пуще» <пер. М. Донского>; примеров таких множество.

10 Всегда восторженный герой. Два первых слова представляют собой тот же самый эпитет, который характеризовал в главе Второй, VI, 13 манеру говорить Ленского, его «всегда восторженную речь»; оставшись в памяти читателя, строка заставляет как бы самопроизвольно соединить слова «всегда» и «восторженный». На самом деле логичнее в этой назидательной строфе слово «всегда» отнести к следующей строке («всегда готов был»), связав его со вторым «всегда», указывающим на порок — непременно наказуемый, и добро — непременно вознаграждаемое.

XII

   А нынче всѣ умы въ туманѣ,   Мораль на насъ наводитъ сонъ,   Порокъ любезенъ и въ романѣ, 4 И тамъ ужъ торжествуетъ онъ.   Британской музы небылицы   Тревожатъ сонъ отроковицы,   И сталъ теперь ея кумиръ 8 Или задумчивый Вампиръ,   Или Мельмотъ, бродяга мрачной,   Иль вѣчный жидъ, или Корсаръ,   Или таинственный Сбогаръ.12 Лордъ Байронъ прихотью удачной   Облекъ въ унылый романтизмъ   И безнадежный эгоизмъ.

5 небылицы. Т. е. «недостоверности», «выдумки», «ирреальности», «фантастические предположения».

6 Тревожат сон отроковицы. Обычная для тех времен идея; ср. у Чарлза Седли в сочинении «Карточный столик, или Матери-картежницы», «современная притча автора сочинения „Возница Барух и его жена“» (Лондон, 1808), «Предуведомление»: «Романтические авторы пытались представить дело так, будто чтение романов идет на пользу юному поколению. Вздор! — Кому придет в голову подпалить собственный дом, желая удостовериться в надежности средств для тушения пожара? — Назидания, заключающиеся в подобных произведениях, вместо того, чтобы быть обращены к кому следует, неизменно адресуются юным девицам, точно девицы наделены пороками, кои изобличает сочинитель».