Моя жизнь - Марсель Райх-Раницкий

В тех, кто теперь выскакивал из колонны, стреляли сразу же, и немало осталось лежать на мостовой. Но с таким риском приходилось смириться. Я дал знак Густаве Ярецкой, стоявшей со своими двумя детьми в нашем ряду, что мы хотим бежать и она должна следовать за нами. Она кивнула. Я уже собирался бежать, но колебался еще какой-то миг, боясь смертельного выстрела. Но вот Тося с силой выдернула меня из ряда, и мы кинулись в ворота дома на этой прелестной, этой Милой улице, дома, разрушенного еще в сентябре 1939 года. Густава Ярецкая не последовала за нами, она погибла с двумя своими детьми в вагоне по дороге в Треблинку.

Другие из нашей колонны, бежавшие несколько позже, рассказывали, что один из жандармов пытался в нас стрелять. Его пули не попали в нас, но почему? Не сработала его винтовка, а может быть, этот австриец или немец не захотел стрелять, может быть, ему что-то помешало и он вопреки приказу не убил нас?

От ворот разрушенного дома на улице Мила мы ринулись в подвал, который, к нашему удивлению, оказался соединенным с другим. Несомненно, здесь проломили стены, чтобы построить бункер. Так мы и попали в последний подвал, находившийся уже на значительном расстоянии от улицы. Здесь не было слышно ни криков, ни выстрелов, здесь было совсем тихо. И здесь мы остались до вечера. Никто нас не искал.

Вечером мы смогли покинуть это убежище. Следующим утром вместе с несколькими друзьями мы прятались в неиспользовавшемся доме «Юденрата», где хранились тысячи книг и документов из архива старой еврейской общины Варшавы. Мы забаррикадировались, используя бесчисленные книги, в большом помещении, в которое вел только один вход. Там мы надеялись пережить «акцию». И впрямь книги спасли нам жизнь.

Происшедшее стало возможным потому, что «вторая акция» была прекращена уже на четвертый день после «переселения» 5–6 тысяч евреев, то есть 21 января 1943 года. Немецкие власти решили не продолжать ее, хотя в Треблинку ушла только половина вагонов, ожидавших на «пересадочной площадке», а другая по-прежнему оставалась в распоряжении СС. Дело в том, что во время «второй акции» случилось нечто, чего немцы не предполагали, — евреи оказали вооруженное сопротивление. Но никто не сомневался, что дальнейшее «переселение» просто отложено и эсэсовцы, зная теперь о возможности вооруженного сопротивления, убьют остаток евреев и окончательно ликвидируют гетто.

Я не состоял в Еврейской боевой организации, но участвовал в одной из подготовленных ею акций сопротивления, причем почти случайно. Теперь пришлось признать, что, желая после январской депортации избежать верной смерти, необходимо было во что бы то ни стало и как можно быстрее бежать из гетто. Но для того, чтобы еврей мог существовать в «арийской» части города, требовались три предпосылки. Во-первых, требовались деньги или ценности, чтобы купить фальшивые паспорта, не говоря уж о возможности вымогательства при решении этих проблем. Во-вторых, нельзя было выглядеть и вести себя так, чтобы у поляков зародилось подозрение, что они имеют дело с евреем. И в-третьих, за стенами гетто нужны были нееврейские друзья и знакомые, готовые помочь.

Если у еврея, собиравшегося бежать в «арийские» кварталы, наличествовали только две из трех названных предпосылок, его положение оказывалось сомнительным, а при только одной шансы были минимальны. У меня же отсутствовали все эти три условия. Бегство оказывалось для меня бессмысленным. Ни денег, ни друзей за границами гетто, и каждый сразу же опознал бы во мне еврея, а поляки обладали удивительным чутьем на сей счет. С Тосей обстояло немногим лучше. Правда, мы думали, что она выглядит не как еврейка, но вскоре пришлось убедиться, что на это нельзя полагаться.

Я размышлял, что можно сделать в этих условиях. Может быть, удалось бы быстро раздобыть денег? Через несколько дней после окончания «второй акции» мы сидели вечером с двумя друзьями в подвале на улице Мила и пришли к общему выводу, что наше положение безнадежно. Это ведь просто скандал, сказал я мимоходом, что «Юденрат» все еще продолжает каждую неделю платить немцам. Может быть, ограбить его кассу? Конечно, я говорил не вполне серьезно. Но один из присутствовавших, молодой человек, о котором я знал, что он состоит в Еврейской боевой организации, сразу же проявил интерес к этой авантюристической идее. Он попросил нас пока ни с кем об этом не говорить.

На следующий день он сказал нам, что это, вероятно, можно сделать, только мы должны помочь. Мне надо было сообщить информацию, необходимую для нападения, — о модели кассы в здании «Юденрата», о доступе в кассовое помещение и о замках к дверям. В разговоре с кассиром, которого я очень хорошо знал, мне надлежало выяснить, когда состоится очередная передача денег немцам. Мне надо было также похитить бланк «Юденрата», на котором Тося вполне удачно изобразила подпись председателя. Нам не сказали, для чего организации понадобилась эта бумага вместе с подписью.

Операция прошла в ночь с 30 на 31 января, но совсем по-другому, нежели мы предполагали, — без взлома замка и кассы. Еврейская боевая организация нашла лучшее, более мягкое решение. Несколько ее членов, переодетых еврейскими милиционерами, ночью разбудили кассира в его квартире и передали ему письмо председателя «Юденрата» с приглашением немедленно прийти и принести с собой ключ. Испуганному кассиру объяснили, что внезапно пришли немцы, потребовавшие большую сумму. Этот неожиданный визит вызвал у кассира недоверие, но он сделал то, что от него требовали.

Когда на следующее утро стало известно, что Еврейской боевой организации удалось нападение, в результате которого она завладела суммой, предназначавшейся для немцев и составлявшей более 100 тысяч злотых, воцарилась всеобщая радость. Председатель «Юденрата» сразу же известил о происшедшем немецкие власти. Немцы прислали специалистов, которые обыскали все и ничего не нашли. Друг, установивший связь с Еврейской боевой организацией, сказал нам, что большую часть добычи решено использовать для приобретения оружия. Но в знак признательности за нашу идею и помощь нам с Тосей решили выплатить премию — примерно по пять процентов от «конфискованной» суммы на человека. Это должно было облегчить бегство из гетто.

Перед «второй акцией» я не хотел всерьез принимать во внимание возможность бегства в «арийскую» часть города, боясь постоянной зависимости от каждого соседа, каждого прохожего, я хорошо понимал, что меня может выдать любой ребенок. Я полагал, что вне гетто вероятность гибели составляла для меня 99 процентов. В гетто же мне предстояла смерть — причем со стопроцентной вероятностью. Мне — нет, нам — следовало использовать этот минимальный шанс. Здесь у нас с Тосей не было разногласий.