Данте - Рихард Вейфер

На этот раз святому Иоанну была приготовлена совершенно особая радость. Существовал обычай каждый год в честь покровителя города миловать нескольких преступников, «приносить их в дар святому». В нынешнем году этот дар был столь существен, что люди не помнили ничего подобного, ибо светлого часа помилования ожидала целая дюжина таких бедных грешников.

Еще во время богослужения все, стар и млад, мужчины и женщины, юноши и девушки и даже маленькие дети, предвкушали великолепный спектакль, который ожидал их после полудня.

Но и перед этим горожанам было чем развлечься. Прежде всего, конными бегами. Особенно много любопытных скопилось на площади Санта Мария Новелла, где должен был состояться финиш скачек. У окон, из которых свисали драгоценные ковры, показались видные люди города, сознающие свое высокое положение: подеста, приоры и гонфалоньер справедливости. На свободном месте вблизи роскошной повозки в честь Иоанна, на которой развевалось золотое знамя и стояли на изготовку трубачи, ожидая знака, чтобы подать фанфарный победный сигнал, возвышался деревянный помост, на котором стояли несколько консулов цехов, исполнявших обязанности жюри. Все были в большом напряжении. Охрана с трудом сдерживала многочисленных уличных мальчишек, некоторые из которых бесцеремонно трогали даже бархатную обшивку повозки святого. Даже на наклонные балки домов, поддерживающие козырек над входными дверьми, ухитрились забраться любопытные из числа самых отчаянных, да еще умудрялись приветствовать проходящих по улице знакомых, со смехом окликая их сверху.

Оживленные разговоры помогали коротать время ожидания. Женщины делились между собой впечатлениями, как красиво и торжественно выглядела сегодня церемония, когда священник кропил участвующих в скачках лошадей, украшенных шелком, святой водой. Мужчины выясняли, чьи лошади будут на этот раз участвовать в скачках, и строили предположения, кто может надеяться завоевать сегодня палио. Кто-то с видом знатока рассказывал, что приятели изгнанного Басчира Тозинги, который сегодня должен был быть принесен в дар святому, безуспешно пытались добиться, чтобы во время пути от тюрьмы до баптистерия помилованный не надевал шутовской колпак позора.

— Было бы лучше, — говорили другие, — такого преступника, который собирался начать войну против собственной родины, казнить, чем миловать ради праздника!

В толпе произошло какое-то движение. Конский топот слышался все ближе и ближе. Лошади стремительно приближались. Каждым животным управлял фантино, который состоял на службе у владельца лошади, что подтверждалось гербом хозяина на его курточке. Неожиданно одна лошадь упала, и наездник кубарем перелетел через ее голову. Женщины вскрикнули. Собаки подняли лай. Возбуждение достигло своего апогея — и вот оно, решение жюри. Победителем стал молодой видный парень — он далеко обошел остальных, так что жюри вынесло решение единодушно. Счастливцу вручили палио — великолепный кусок темно-красного шелка, — сказав при этом несколько хвалебных слов. Зазвучали трубы, и народ разразился громкими ликующими криками. Отчаянные смельчаки тоже слезли со своих возвышенных мест, гадая, что теперь предстоит посмотреть.

— Скажи мне, Беатриче, как получилось, что ты не видела и не слышала того, что происходило на скачках? — поинтересовалась стройная девушка лет девятнадцати у своей спутницы, выглядевшей моложе. С первого взгляда было ясно, что они — сестры. На них были скромные муслиновые платья шафранового цвета с каштаново-коричневыми оборками. Темные шелковистые волосы, заплетенные в косы и уложенные наподобие венка, прикрывали расшитые вуали.

Та, что спросила, улыбнулась.

— Если ты заметила это, Антония, твое участие в скачках тоже нельзя назвать слишком активным.

— Ты угадала. Я все больше убеждаюсь, какая у тебя светлая головка. И такая умница собралась уходить в монастырь!

— Перестань, перестань, сестренка, — остановила ее младшая сестра, и мимолетная веселость на ее открытом лице вновь уступила место привычной серьезности, — я тебе отвечу. Перед этим я думала, не пригласить ли нам матушку пойти после полудня сюда с нами. Пусть она посмотрит, как выглядит церемония дарения преступников святому Иоанну. Она все еще тешит себя надеждой, что нашего отца помилуют и он сможет вернуться из изгнания. Мы не можем надеяться, что помилуют братьев, но они еще молоды, у них вся жизнь впереди.

— А почему ты собираешься лишить матушку этой надежды?

— Если она увидит, как унизительно и жалко выглядит возвращение помилованных, она поймет, что отец никогда на это не согласится.

— Конечно, Антония, она поймет отца, к тому же я уверена, что она и сама будет думать так же, как отец, и говорить самой себе: «В тысячу раз лучше есть горький хлеб изгнания, чем возвратиться домой с таким позором!»

— Надеюсь, ты права, Беатриче! Попробуем убедить матушку пойти с нами.

Сначала Джемма не хотела даже слышать о предложении своих дочерей. Она цеплялась за последнюю надежду, что ее любимый муж может вернуться домой, по крайней мере как дар Иоанну Крестителю, а с другой стороны, боялась, что такой способ возвращения может показаться ей слишком унизительным. Но в конце концов она сдалась. Она надела свой праздничный наряд, с того самого времени — а минуло уже семнадцать лет с момента вынужденного бегства ее мужа — она надевала его впервые. Поседевшие волосы достойная матрона обмотала жемчужной ниткой с пряжкой. Затем она направилась с детьми — хотя на сердце у нее было очень тяжело — на площадь к церкви Сан Джованни.

Бывшие изгнанники только что вышли из тюрьмы, где им пришлось провести некоторое время и заплатить денежный штраф.

Некая волна напряжения скользила по стоявшей плотно, голова к голове, толпе. Теперь пришла в движение повозка Святого Иоанна рядом с каррочио — боевой колесницей, величайшей святыней флорентийцев. Она была завешана дорогим бархатом и несла изображение Иоанна Крестителя.

А следом за повозкой святого, стыдливо опустив головы, шагали печальные герои дня. В дрожащих руках они несли горящие восковые свечи. Толпа вытягивала шеи, стремясь получше рассмотреть преступников. Всем непременно хотелось знать, с каким выражением они шли и как сидела на них митра — высокий колпак, который превращал его владельца в карнавального дурачка.

— Поглядите на этого долговязого, это Карло Манелли!

— А тот, что идет следом, это Басчира Тозинги.

— Как, тот самый, что два года назад в день Марии Магдалины вторгся в наш город? Ему нужно было бы отрубить его длинноносую голову, этому наглецу!

— Зачем же столь сурово, милая донна! Ведь он тогда кричал «Мир, мир!», а потом сразу сбежал!

Смех толпы покрыл насмешливые слова, в которых, несмотря на внешнюю невинность, скрывалось немало желчи.

У Джеммы, гордой женщины из рода Донати, супруги изгнанного Данте Алигьери, было застывшее, непроницаемое лицо со сжатыми бескровными губами. Вместе с детьми она отправилась в обратный путь. Дома она призналась:

— Вы совершенно правы, доченьки! Я не пожелаю отцу такого возвращения, да и сам он не согласится на это. Лучше будем и впредь с терпением и верой в милосердие Господа нести свое тяжкое бремя!

Однако Беатриче потихоньку разрабатывала свой план. Она собиралась отправиться к отцу и братьям, вести у них хозяйство, чтобы хотя бы отчасти заменить им утраченную родину. Матушка, конечно, не станет возражать.

В ЦАРСТВЕ ДУХОВ

Свою священную песнь Данте задумал как большое путешествие в ад, чистилище и рай. Началом своего странствия он выбрал Страстную неделю 1300 святого года. Тогда тридцатипятилетний поэт достиг вершины своей жизни. И если, в общем, верны слова, что наша жизнь длится семьдесят лет, то тот святой год Данте был вправе рассматривать как середину своей жизни.

Это было началом поэмы:

Земную жизнь пройдя до половины,Я очутился в сумрачном лесу…

Три диких зверя — пантера, львица и голодная волчица — нагоняют на заблудившегося страх, однако тень Вергилия, поэта Древнего Рима, является ему и предлагает себя в проводники по двум потусторонним царствам: Аду и Чистилищу. Но в Рай язычнику, представителю земного разума, хода нет — эту миссию может взять на себя лишь блаженная Беатриче — Беатриче, представительница Божественного откровения.

Священная песнь рождается с трудом. Часть за частью, кусок за куском поэту предстоит увидеть все в общих чертах своим внутренним взором, чтобы затем планомерно сочинить ее, подчас в немалых муках. Жар его учащенно бьющегося сердца и безудержной фантазии должен соединиться и породниться с его холодным, зловеще ясным разумом.

Вдохновение не всегда посещает поэта, который иной раз безрезультатно пытается привлечь капризную музу поэзии. Тогда могут тянуться дни, недели и даже месяцы, а внутренние голоса хранят молчание, и поэтические образы остаются бескровными схемами.