Прошел караван столетий (сборник) - Клара Моисеева

«С желчью царя Данавы устремлялся Васука, царь змей, рассекая надвое небо. Подобно огромной серебряной ленте, он отражался в раздолье моря, и зажигалось оно огнем отблеска его головы.

И поднялся ему навстречу Гаруда, ударяя крыльями, как бы обнимая небо и землю. Индра-змей сейчас же выпустил желчь к подножию горы – владетельницы Земли, туда, где деревья благоухают каплями сока, а заросли лотосов наполняют воздух своим запахом.

Там, где упала она на землю, где-то там вдали, в стране варваров, на границах пустыни, близ берега моря, – там положила она начало копям изумрудов.

Но Гаруда схватил в свой клюв часть упавшей на землю желчи и, вдруг охваченный слабостью, выпустил ее через свои ноздри обратно на гору.

И образовались изумруды, цвет коих подражает цвету шеи молодого попугая, молодой травке, водяной тине, железу и рисункам пера из хвоста павлина.

Эту копь, расположенную на том самом месте, куда упала желчь короля Данавы, брошенная пожирателем змей, очень трудно отыскать».

И еще Якуб сообщил пять достоинств и семь пороков камня, восемь оттенков и двенадцать цен. Он был счастлив, когда перечел свое письмо, адресованное купцу Мухаммаду ал-Хасияду из Бухары. Но, подняв голову, юноша увидел, что наступило ясное, свежее утро и крошечный фитилек светильника едва мерцает.

«И я просидел всю ночь подобно великому Абу-Райхану. Поспешу же скорее к нему, ведь мысли мои постоянно там, у сундуков со старинными книгами, у длинных, мелко исписанных свитков, над которыми неустанно сидит мой устод».

Когда Якуб вошел в дом Абу-Райхана, он увидел ученого склонившимся над длинным свитком. Но вместо формул юноша заметил стройные ряды стихов. Глаза устода горели, на щеках был румянец, а рядом с ним на суфе догорал тусклый огонек светильника. В лучах солнца он был таким жалким и беспомощным!

– Ты был прав, Якуб! – воскликнул устод. – Светильник горел всю ночь. Но не подумай, что я закончил свои расчеты. Формулы были отложены, и калам мой, не подчиняясь больше моей воле, стал писать стихи. Не розы ли тому виной?

МОГУЩЕСТВУ ХОРЕЗМА УГРОЖАЕТ МАХМУД

На закате, когда голос муэдзина, всегда пронзительный, а иногда и зловещий, призывал рабов аллаха к молитве и когда все правоверные, живущие в Гургандже, обращали свои взоры к Мекке, ал-Бируни, следуя обычаю всех мусульман, опускался на маленький потертый коврик. Стоя на коленях, он повторял слова вечерней молитвы, всегда одни и те же, давно знакомые и привычные. Без особых мыслей к аллаху, не переставая держать в памяти начатую формулу расчета, ученый выполнял свой долг мусульманина, а затем снова принимался за работу.

Когда наступала вечерняя прохлада, Абу-Райхана нередко навещал его друг ал-Хасан, занимающий почетное место в диване вазира. Обычно он приходил с новостями, которые казались ему значительными, и это, как он думал, давало ему право нарушать занятия ученого.

В последнее время становилось все больше и больше новостей, которые волновали ал-Хасана. Много было тревог у Мамуна, появилось много забот у служителей дивана. Спокойствие покинуло дворец правителя. Этого не мог не видеть Абу-Райхан, близкий ко двору хорезмшаха. У ал-Бируни появилось такое ощущение, словно над ясным небом Хорезма нависли зловещие тучи.

На этот раз, когда в настежь распахнутых дверях, ведущих в сад, появился ал-Хасан, Абу-Райхан тотчас же отложил свой свиток с формулами и, приветствуя друга, как-то многозначительно сказал:

– А вот сегодня я знаю, о какой грозе ты хочешь сказать. Больше того – я сам в какой-то мере призван разогнать тучи и очистить от мрака синее небо Хорезма.

– Не тебе ли, Абу-Райхан, поручено встретить посла халифа Кадира? Мне известно, он послан в Хорезм с почетной одеждой шаху Мамуну и титулом «Око государства и украшение религиозной общины».

– Мне доверено встретить этого посла, – ответил Абу-Райхан. – Мамун хочет перехитрить халифа Кадира. Он понимает, что все эти почести пожалованы ему не от доброго сердца, а для того чтобы вызвать ярость султана Махмуда. К чему это, когда султан и без того со злобой взирает на удачи Мамуна? Поручив мне встретить посла где-то в пути, хорезмшах надеется скрыть от султана Махмуда внимание, оказанное ему халифом. Мамун понимает: как только султан узнает о почестях, дарованных хорезмшаху халифом, он не стерпит обиды и затаит недоброе против Хорезма.

– Я давно уже думаю об этом, – сказал Хасан. – От султана Махмуда можно всего ждать. Жестокость и коварство уживаются в нем с фанатичной преданностью аллаху, но мне иной раз кажется, что и преданность его не лишена корысти. Может, правду говорят, будто он устраивает походы для грабежей и прикрывает их знаменем священной мусульманской войны? Да и как понять отношение султана Махмуда к хорезмшаху? Казалось бы, что здесь проявилась его благосклонность: иначе почему же султан отдал в жены Мамуну свою сестру? И почему он так сердечно называет Мамуна зятем, свои братом?

– Боюсь, что добрые слова прикрывают дурные помыслы. Это очень прискорбно.

Ал-Бируни тут же пояснил это:

– Но если бы Махмуд Газневидский не был таким, то вряд ли ему, простому тюрку, сыну саманидского гуляма Себуг-Тегина, удалось бы стать всемогущим султаном. И все же нам неведомо, чего хочет султан Махмуд. Не задумал ли он завладеть Хорезмом?

– Но разве мало ему земель, которые простерлись от северной Индии до южного берега Хазарского моря? – заметил ал-Хасан. – Ведь все это под пятой Газневида. Нет, нет! Это вымысел. Он не пойдет на Хорезм. Но лазутчики хорезмшаха лишили Мамуна покоя. Их ложные донесения сделали его чрезмерно осторожным. Я не знал, кому поручено встретить почетного посла халифа Кадира, но мне известно, что хорезмшах не пожелал принять его во дворце, боясь, что вся эта затея станет известна в Газне.

– Мне неведомо, какие козни готовит Хорезму султан Махмуд, – ответил ал-Бируни, – но я видел тревогу на лице хорезмшаха. Он был озабочен необычным вниманием халифа Кадира и принял сообщение о наградах как некий вызов. Он не ждет добра и за этими почестями ничего хорошего не видит. Он говорил мне о своих тревогах. А мне трудно понять, что задумал коварный Махмуд. Но что-то он задумал!

– Одно могу сказать, – воскликнул ал-Хасан, – могуществу Хорезма угрожает Махмуд!

Последние слова услышал Якуб, вернувшийся с книгами для устода. С его появлением разговор прервался, но по лицам собеседников Якуб видел, что они чем-то взволнованы и, возможно, еще не все сказали. «Не помешал ли я им?» – подумал Якуб и, оставив книги, хотел уйти.

– Не торопись, – остановил его ал-Хасан. – Меня ждут, я все равно Уйду.