Прошел караван столетий (сборник) - Клара Моисеева

– Воля твоя, мударис… Я не хотел вносить смятение в твои мысли. Аллах знает, я пришел с добрыми намерениями.

С этими словами огорченный Якуб покинул медресе и даже не заглянул к своим сверстникам, которые, пользуясь отсутствием мудариса, весело играли в кости.

Через два дня, покидая Бухару, Якуб с горечью думал о том, что теперь его уже ничто не влечет в родной город. Встречи и разговоры, связанные с его занятиями, вдруг совсем неожиданно раскрыли перед ним невежество близких и дорогих ему людей. Ему было обидно и больно, словно он потерял что-то очень дорогое его сердцу. Но зато он по-новому видит все то значительное, что он обрел в обществе своего устода. Он понял, что теперь не скоро захочет приехать в Бухару; а благородному Абу-Райхану он смело сможет сказать, что излечился от печали. Да, он скажет: «Разлука с близкими больше не тревожит меня».

СВЕТИЛЬНИК ГОРЕЛ ВСЮ НОЧЬ

Лунный свет серебряным потоком залил узкую пыльную улочку с ее глиняными оградами, развесистыми тутовниками и домиками ремесленников, за которыми прятались плодовые сады. Здесь, на окраине Гурганджа, пахло созревшими плодами и пряным запахом согретой солнцем листвы. Если бы порой не доносилось зловоние, идущее от сваленных в кучу отбросов, здесь было бы так же душисто и прохладно, как в садах богачей.

Когда утих лай собак и плач младенца, доносившийся из-за глиняной стены, Якуб отчетливо услышал дружный хор кузнечиков. Их давно знакомая песня напомнила ему детство и такую же песнь кузнечиков в саду, за которым ухаживал старый погонщик верблюдов Абдулла.

«Ах, Абдулла, – вздохнул Якуб, – каждую свободную минуту ты отдавал саду. Я помню, как ты говорил, что зеленые растения – это те же дети аллаха и потому их надо любить, как мы любим всякое живое создание. И я полюбил их всем сердцем. С тех пор я никогда не прохожу равнодушным мимо цветущей яблони или красного мака, сорванного в поле. Я любил забираться в твою глиняную хижину, запрятанную в глубине тенистого сада. Я никогда не знал, когда ты просыпаешься, Абдулла. Мне казалось, что ты подымаешься вместе с цветами и пьешь ту живительную росу, которую им посылает небо. Может быть, от этого ты был всегда веселым и добрым, Абдулла?»

Так, мысленно обратившись к дням своей юности, Якуб представил себе на мгновение родной дом и Абдуллу, согнувшегося над грядкой душистой мяты.

«Хорошо бы увидеть сейчас старика, – подумал юноша, и от этой мысли даже потеплело на сердце. – Если бы свершилось чудо и Абдулла вдруг очутился здесь! Постоять бы рядом с ним и услышать хорошее слово. Ведь добрее Абдуллы нет человека на свете».

Оглядываясь по сторонам, словно надеясь увидеть Абдуллу, Якуб обратил внимание на стену, посеребренную лунным светом и увитую виноградными лозами.

– О, совсем как дома! – воскликнул радостно Якуб. – У нашей калитки так же. – И, поднявшись на цыпочки, он сорвал кисть сочного винограда, почти черного в лунном свете.

Ему показалось, будто он у калитки своего дома. Там такая же стена с виноградными лозами. Тенистая аллея ведет от калитки до порога дома. А на пороге в эту пору всегда сидит мать, отдыхает от дневных забот.

«Как дома», – подумал Якуб, общипывая сочные виноградины. Эти лозы дадут нам красные душистые ягоды. Давно уже он не ел этих ягод. Если бы он был дома, то, наверно, как и прежде, стал бы теперь срезать виноград. А потом он пошел бы в сушильню. Там Абдулла сушил ягоды. Вместе с мальчишками из соседнего двора он всегда помогал Абдулле. Вначале они долго мыли ягоды в арыке, где плескались утки. А потом раскладывали виноградные кисти, стараясь положить их тонким слоем. Он так трудился, что никто из мальчишек не мог с ним сравниться в усердии. И когда красные виноградные ягоды высыхали, их ссыпали в громадный глиняный сосуд.

Хорошее было время, подумал Якуб, но оно ушло безвозвратно. Скоро уже два года, как он в последний раз навестил родителей. И, хотя он тогда рассердился на мать и вознегодовал на старого цирюльника, сейчас он бы охотно повидал их и сказал им, что любит всех по-прежнему. И еще сказал бы, что ему стыдно за те дерзости, которые он позволил себе сказать в минуту гнева. И как он мог подумать тогда, что душа его не будет стремиться к порогу родного дома! Она стремится туда постоянно. И дня не проходит, чтобы ему не вспомнился родной дом. В письмах к отцу он говорит об этом без утайки. А отец умный, он все понимает и нисколько не осуждает сына. Наоборот, он говорит, что так и должно быть. Что нельзя забывать родной дом и не следует пренебрегать памятью о людях, которые желают тебе добра и помнят о тебе. На что же намекает отец? На свои заботы или на доброту старого погонщика? Но видит всемогущий – он не пренебрегает памятью о своих близких. И если бы можно было отделить сердце от разума, то разум его остался бы здесь, а душа вернулась бы к порогу родного дома. О, если бы учитель знал, с какой радостью он пошел сейчас к ювелиру Юсуфу, на эту пыльную улочку, напоминающую чем-то улицу Ткачей в Бухаре! Она такая же кривая, узенькая и пыльная. Сейчас, при луне, даже не поверишь, что это Хорезм, а не Бухара. Только нет за этой улочкой тех мечетей и минаретов, как в Бухаре. Здесь все по-другому.

«Однако мне взгрустнулось, – подумал Якуб. – Я тоскую, но ни за что не покину Хорезм. Я не хочу расставаться с моим благородным устодом. Мне трудно, но и радостно». С чем можно сравнить радость ожидания? Иной раз во время опыта так и ждешь чего-то, волнуешься, все думаешь: вот перед тобой откроется что-то таинственное. И сегодня будет что-то новое. Так хочется скорее увидеть этот опыт с красными камнями! Хорошо, что ювелир Юсуф прислал мальчонку с добрыми вестями. Он велел скорее идти к нему за красными камнями. Это будут хорошие образцы для сравнения, когда устод станет нагревать лалы. Абу-Райхан обрадовался, как младенец, когда увидел мальчонку. Он захлопал в ладоши, радостно засмеялся и велел тут же пойти к Юсуфу, чтобы немедля начать опыт. Хорошо, что камни уже здесь, за поясом. Якуб нащупал их в маленьком мешочке и вспомнил слова ювелира: «Скажи устоду, что я всегда рад ему услужить. Я знаю, что он делает опыты для науки, не для своей прихоти. А когда Абу-Райхан сделает свои опыты, пусть вернет мне эти камни».

Якуб был рад передать устоду добрые слова Юсуфа. Ему нравился ювелир; нравился тем, что, не зная никаких наук, он с величайшим уважением относился ко всем причудам ученого и, уважая ал-Бируни, всегда хотел помочь чем-либо.

«Такой скромный, бескорыстный друг, пожалуй, дороже, чем богатый чиновник», – подумал Якуб.

Миновав узкие, извилистые закоулки квартала ремесленников, Якуб вышел на широкую улицу, где высились дома чиновников дивана. Вот и дом дабира. Из-за высокой стены, скрывающей от прохожих тенистый сад, слышен веселый смех и звуки арфы. Якуб подумал, что у дабира, должно быть, весело и приятно. У бассейна, среди цветов, стоят низкие удобные суфы, покрытые дорогими коврами. Слуги подают гостям мед и фрукты. Кто-то услаждает их слух игрой на арфе. А хозяин блещет потоком остроумия. Якубу как-то пришлось побывать у дабира по поручению устода, и он видел этот богатый дом, более изысканный, чем у самого вазира.