Короли рая - Ричард Нелл

в ее голове, хотя они по-прежнему только шептались за окнами и она не могла расслышать их слов.

Не в силах больше это выносить, она подняла метлу, оставленную лежать на кирпичах, и обхватила пальцами древко. Если таковы ученицы, с горечью подумала она, такими же будут и жрицы, и верховные жрицы, и все, кто имеют значение в Ордене.

В конце концов, будет неважно, как сильно она старалась или сколько невзгод перенесла – она всегда останется другой. Воспитатели приняли Далу из-за ее истории, но теперь она поняла: они наверняка знали, что ей никогда не пройти обучение – знали, что ей никогда по-настоящему не стать частью коллектива.

Другие третировали Джучи за ее страх и робость, но ее семья была на хорошем счету, и поэтому однажды ее примут в их кругу, хотя бы и на самом краешке. Но от Далы просто избавятся, выбросив как содержимое ведерок. Снова. Как собственный отец, который оставил ее связанной и дрожащей в поле на съедение воронам, Сестры выставят ее за дверь.

– Как мне служить тебе, Богиня, если не здесь?

Дала прошептала в потемневшее небо и увидела лишь звездных богов наподобие Тэгрина, ярко и пленительно сияющих, но безмолвных, обращенных к более великим делам, больше не заботящихся о человеке.

– Пожалуйста, дайте мне знак.

Шрам преградил путь упавшей слезе, и Дала возненавидела себя за слабость. Настоящую боль вызывали смерть и болезни, а не мелочные игры девчонок, и она знала, что ее самовлюбленное хныканье ничего не значит, а Миша – о, Миша отдал бы все что угодно, чтобы просто жить и терпеть мелкие неурядицы, если бы по-прежнему имел теплоту, жизнь и любовь.

Она вздохнула, надеясь очистить мысли и нести свое бремя с изяществом. Она позволила жару стыда и гнева улетучиться, пока не остались лишь текущий миг и спокойствие, план действий и дело, к которому она могла приступить прямо сейчас. Она наклонилась и смахнула метлой кусочки зеленой кожуры, прилипшие к дорожке. Вначале смету с кирпичей. Я это могу. Я это делала сотни раз.

Труд вытеснил беспокойство о том, кто может наблюдать или что они думают о ней. Дала вытерла пятна, использовав пригоршню травы, и вскоре ее первое ведро наполнилось доверху, и она со вздохом поняла, что ей придется пересечь весь двор, чтобы опорожнить его. А после ощутила тишину.

Отчего-то ей показалось это важным. Она уставилась широко распахнутыми, влажными глазами на огромное дерево, стоящее в центре кольца, и поняла, что соловьи умолкли. И замерли – только панически вертели головками, вглядываясь в ночь. А затем все вместе замахали крыльями; ветки закачались, спелые яблоки, висящие слишком высоко, чтобы девочки могли их сорвать, – упали и расплющились в траве, и Дала лихорадочно озиралась, отчаянно стремясь увидеть, что вызвало этот переполох.

Она дважды оглядела контур ветвей, пока не увидела темные перья и округлую голову, которая мерцала в бледном свете, поворачиваясь туда-сюда, туда-сюда. Увидела мертвого соловья в бритвенно-острых когтях, свисающего с ветки; крючковатый клюв, разрывающий теплую плоть. Огромные, яркие глаза, полуприкрытые от довольства. Это филин, поняла она, ночной убийца.

Ее горло сжалось, и она задрожала, с трудом подавив крик, что рвался из ее нутра. Без сомнений, все девчонки остались, все так же глазея на нее и перешептываясь – но они не замечали птиц, ведь настолько привыкли к их песням или молчанию. Казалось, тепло разлилось по ее телу, окутав ее, и она содрогнулась от прерывистого всхлипа; ей стало плевать, что за ней наблюдают и что думают другие. Спасибо, о Матерь, спасибо за то, что пощадила меня, и что была со мной, и что услышала мою молитву.

Она задалась вопросом, сколько подобных знаков пропустила в своей жизни. Сколько я видела и не сумела распознать? Сколько раз единый истинный Бог пытался указать ей путь? Пытался научить ее?

Филин тоже принадлежит мне, сказала Нанот этим простым жестом. Не всеми убийцами повелевает горный бог. Не всякая смерть и жестокость неправы.

Дала увидела глаза волка в ночи, убившего мальчиков, но оставившего невредимой ее. Поскольку я не атаковала него, подумала она, это не было бы справедливостью.

Она закрыла глаза и подумала: если б я только могла его спасти, если б я только могла протянуть руки и взять этого филина и приучить его к моему кулаку. Должен же быть способ.

Она боролась с соблазном попробовать прямо сейчас, зная, что стоит ей приблизиться, и филин тут же улетит. Но что был бы за мир, будь это не так. Что за мир, если бы она могла смыть кровь с его когтей и перьев и подчинить его своей воле для более грандиозной цели. А что потом? Как бы я распорядилась такой властью?

Сила заструилась по ее мышцам, а разум устремился вверх, за пределы подворья, в ночь и в будущее. Она увидела, как мужчины, работавшие или шутившие с ее отцом, плевались за спинами жриц. Увидела безродных мужчин в канавах; мужчин, охраняющих стены; мужчин, преступивших законы Ордена, чтобы спасти свои семьи.

И тогда она постигла красоту и величие филина, а не только лишь жестокость. Она стояла неподвижно и восхищалась изгибами и острыми углами его тела, ужасающей симметрией свирепости и быстроты.

– Я заставлю умолкнуть соловьев, – сказала она небу и улыбнулась, сжимая метлу, обращая взор к древним звездам-богам. – Я заставлю вас всех мной гордиться.

– Она говорит сама с собой!

Одна из ближайших зевак захихикала и разнесла эту весть, и все девчонки защебетали в унисон. Да наплевать, пускай смеются.

– Я не сдамся, – пообещала она небесам – всему множеству райских миров, где никогда не наступала зима и никогда не голодали дети. – Я не забуду, зачем вы меня сберегли.

Некоторые из слушательниц громко смеялись и дразнили ее, но это были всего лишь слова, а слова неспособны почти ни на что.

Вопрос только в том, как, когда и насколько глубок должен быть порез, прежде чем ране удастся зажить, подумала она, представляя кровь и плоть, когда вырывала Носсову язву из своей щеки – и мучительную, нескончаемую боль, что затем последовала. Видимо, любое выздоровление должно начаться со страданий, решила она, страданий настолько жестоких и грубых, что их никогда не забудешь.

Она улыбалась окружающим ее растленным воспитанницам, подбирая разбросанные ими гнилые капустные листья. Ты ведь сама сказала, Табайя, что я превосходная чистильщица.

Улыбка исчезла, когда она подумала о Мише, его братьях и многих таких же мальчиках, которые умерли и никогда не увидят рая. Потому