Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

«Слухи о помолвке распространились быстро, — читаем далее у П. В. Долгорукого. — Вскоре вся Москва об этом говорила. Все были очень недовольны, враги Долгоруковых пришли в ужас. Наконец, девятого ноября государь вернулся в Москву и 19-го объявил генералитету о своем намерении жениться на княжне Екатерине Долгоруковой».

Не все было гладко между хозяевами с гостем Горенок. Приведем строки из еще одной реляции Лефорта от 10 ноября того же года: «Когда после стола, устроенного на охоте, льстецы хвалили его охотничьи подвиги (затравлено было 4000 зайцев. — Л.А.), Петр иронически сказал: «Я еще лучшую дичь затравил, ибо привожу с собою четырех двуногих собак»; с этими словами он вышел из-за стола. Все были поражены этим и смотрели друг на друга. Неизвестно, кого он подразумевал… Ему не понравилось общество дочерей Долгоруких, куда его, усталого и соскучившегося охотой, тянули… Это отвращение дошло до такой степени, что третьего дня при въезде сюда он роздал всем желающим большую часть своих собак, посылал охоту ко всем чертям и употреблял бранные слова, относящиеся к подстрекателям… Сколько раз оставлял он охоту и возвращался один на привал.

Однажды, когда царю в игре попался фант, а заранее было условлено, что тот, чей фант вынется, должен будет поцеловать одну из Долгоруких, царь, видя, что это выпало на его долю, встал, сел на лошадь и уехал…»

В известиях, приводимых Лефортом, слышатся отголоски рассказов недовольных камергеров царя, которых князь Долгорукий менял еженедельно.

Не упустим из виду также и следующего: Екатерина Долгорукая была влюблена в секретаря австрийского посольства графа Миллезимо. Молодые любили друг друга и готовились пожениться, но князь Алексей Долгорукий, увлеченный своими идеями, разрушил их планы.

Люди внимательные во время обручения не могли не отметить как переменилась в лице княжна Екатерина Алексеевна, когда подошла очередь поздравить молодых графу Миллезимо. «Наконец, к великому удивлению всех, — писала леди Рондо, — подошел несчастный покинутый юноша; до тех пор она сидела с глазами, устремленными вниз, но тут быстро поднялась, вырвала свою руку из рук императора и дала ее поцеловать своему возлюбленному, между тем как тысяча чувств изобразились на ее лице. Петр покраснел, но толпа присутствующих приблизилась, чтобы исполнить свою обязанность, а друзья молодого человека нашли случай удалить его из залы, посадить в сани и увезти поскорее из города».

Через несколько дней Миллезимо выслали из России.

Княжна-красавица не походила на полузатворниц XVII века. Предание сохранило память не только об ее обольстительной красоте, но и об умении пользоваться ею и о гордости, с которой она себя держала. После новгородских казней 1739 года, когда многие из Долгоруких потеряли головы на плахе, по указу Бирона, княжна Екатерина Алексеевна была сослана на Бел-озеро, в Воскресенский Горицкий девичий монастырь, окруженный тогда дремучими лесами, где ее держали как колодницу. Говорят, когда привезли Долгорукую, то настоятельница монастыря до того испугалась, что долго не хотела впускать в монастырь сторонних лиц, даже в церковь, богомольцев: страшно опасно было имя Долгоруких. В те времена в монастырях с колодниками не церемонились: для усмирения их и для острастки были колодки, кандалы, шелепа, то есть холщовые мешочки, набитые мокрым песком.

Однажды приставница за что-то хотела дать острастку колоднице Екатерине Долгорукой, замахнувшись на нее огромными четками из деревянных бус. Четки иногда заменяли плетку. «Уважь свет и во тьме: я княгиня, а ты холопка», — сказала Долгорукая и гордо посмотрела на приставницу. Та смутилась и тотчас вышла, забыв даже запереть тюрьму: она была действительно из крепостных. Княжна, как видно, не забыла прежнего величия, несчастие только ожесточило ее.

Другой раз приехал какой-то генерал из Петербурга, едва ли не член тайной канцелярии и даже не сам ли глава ее, Андрей Иванович Ушаков. Все засуетилось, забегало в Горицком монастыре. Генерал велел показать тюрьму и колодниц; показали ему и княжну Долгорукую. Княжна сказала грубость; не встала и отвернулась от посетителя. Генерал погрозил на колодницу батогами и сей же час вышел из тюрьмы, строго приказав игуменье смотреть за колодницей. В монастыре не знали, как еще строже смотреть; думали, думали и надумали заколотить единственное оконце в чуланчике, где содержалась бывшая государыня-невеста. С тех пор даже близко к тюрьме боялись подпускать кого-либо. Две девочки из живущих в монастыре вздумали посмотреть в скважину внутреннего замка наружной двери — их за это больно высекли.

Три года провела затворница в Горицком монастыре.

Вступление на престол Елизаветы Петровны отворило темницу Долгорукой. В монастырь приехал курьер с повелением освободить княжну Долгорукую, пожалованную во фрейлины. За нею вскоре присланы были экипажи и прислуга. Княжна тотчас забыла прошлое, любезно простилась с игуменией и монахинями, на этот раз, конечно, подобострастными, и обещала впредь не оставлять обители посильными приношениями.

Была она боярыня своего времени, надменная родом и собственным «я», суровая, самовластная, но по букве религиозная.

Впрочем, вернемся к событиям предшествующим.

«В продолжение декабря месяца 1729 года одни увеселения сменяли другие; пиршества при дворе для высшего круга, и разнообразные потехи для народа были каждодневно, особенно во время святок, — пишет К. И. Арсеньев. — Среди сих празднеств, невеста менее всех была счастлива: она видела разрушение самой сладостной мечты своей связать судьбу свою с судьбою человека, избранного ее сердцем: она любила графа Мелезимо… И она, подобно княжне Меншиковой, сделалась несчастною жертвою родительского честолюбия».

Морозы стояли такие, что лес, из которого были построены дома, трескался с шумом, напоминающем пушечную пальбу. О предстоящем браке ничего не сообщали императору Карлу VI, родному дяде царя. Знали, это его, конечно, оскорбит, но при всем том полагали, он будет молчать, потому что решительно не захочет прерывать дружбу с московским двором.

Остерман, в приготовлениях к празднеству бракосочетания государя, озабочен был, между прочим тем, какие приготовить венцы для высокой четы и просил об этом мнения у новгородского архиепископа Феофана Прокоповича. Феофан предлагал к венчанию их величеств приготовить венцы масличные или лавровые, или от разных листий и цветков с прилучением и других камней; или же, если не отступать от русского обычая, поделать короны императорские с ликами Христовым и Богородичным.

Император со дня обручения был неразлучен со своею невестою. Переезды были беспрерывны: то в Лефортовский дворец, где жил государь, то из Лефортовского в Головинский, где пребывала невеста с родителями. Весь народ московский, несмотря на мороз, каждодневно толпился у этих дворцов.

Накануне Рождества последовало обручение князя Ивана Долгорукого с дочерью покойного графа Шереметева Натальей Борисовной. Суетная и легкомысленная жизнь князю прискучила, он утомился от нее и нашел исцеление от ее ран в безграничной любви очаровательной девушки. Она угадала в нем прекрасное сердце. Добрая сторона его природы проснулась и он, к удивлению всех, на глазах переменился. Серьезно и глубоко полюбил князь девушку и в любви его выразилось все лучшее в его природе.

Император присутствовал на обручении со всем двором и поздравлял друга. Ведомо ли было Петру II, как трагически кончит свою недолгую жизнь князь Иван Алексеевич. Девять лет после смерти Петра II протомится он в Сибири, «в стране медведей и снегов». А 8 ноября 1739 года казнен будет в версте от Новгорода, близ Скудельничьего кладбища. Возведут в тот день на эшафот князей Ивана и Сергея Григорьевичей Долгоруких, а с ними и князя Василия Лукича. Отсекут головы и на кровавый помост кликнут подняться князя Ивана Алексеевича. Его, по приказу Бирона, приготовят к четвертованию. Смерть он встретит с необыкновенною твердостию и с мужеством истинно русским.

В то время, как палач станет привязывать его к роковой доске, будет он молиться Богу. Когда отрубят правую руку, произнесет князь: «Благодарю тебя, Боже мой», — при отнятии левой ноги прошепчет: «яко сподобил меня еси»… «познати тя» — вымолвит он, когда отрубят левую руку — и лишится сознания.

Не могли знать того ни государь, ни счастливые обрученные. Не ведала и невеста, Наталья Шереметева, влюбленными глазами глядевшая на жениха, что суждено ей будет самой кончить жизнь монахиней, с именем Нектария, во Флоровском женском монастыре, в Киеве.

Молодые да счастливые, о том ли могли они думать. Это вот опытный царедворец да внимательный к событиям политик дюк де Лириа мог сказать себе в те дни: «Все… заставляет меня думать, что в воздухе собирается гроза, что вот-вот она разразится и это случится скорее, чем мы воображаем».