Последний поцелуй (ЛП) - Клэр Джессика

Он целует так долго и трепетно, что у меня колени ослабевают, и мне приходится держаться за его спину, когда он отпускает. Он обнимает меня рукой за плечи.

– Теперь ты не покинешь меня? – бормочет он мне на ухо. – А?

– Нет, – ошеломлённо говорю я. – Теперь нет.

Эпилог

Василий

– Ты сделал звукоизоляцию, чтобы я не слышала вертолётов, или чтобы никто не слышал, как я кричу? – спрашивает Наоми, падая на простыни.

Белые стены и белые простыни могут показаться кому-то ослепительными, но для меня это просто фон. Мне не хочется видеть ничего, кроме Наоми.

Я пробираюсь по её телу, вылизывая дорожку от влагалища до её груди.

– Вертолёты очень беспокоили тебя, – уклончиво отвечаю я.

Неуверен, будет ли ей приятно или обидно узнать, что некоторые бойцы называют её очень громкой девушкой, но по-русски, а значит, она не понимает.

– Это для безопасности парней, – честно заявляю я. – Если бы они услышали тебя, то были бы разочарованы в своих победах в спальне. А разочарование приводит к ещё большему провалу. Тогда женщины по всей России стали бы обвинять тебя в отсутствии оргазмов.

– Ты хорошо лжёшь Вася, – говорит она.

Я дрожу от использования уменьшительно-ласкательного варианта моего имени.

– Ты живёшь здесь, как настоящий дачник, – улыбаюсь я. – Хотя ты тут не только летом.

– Мне нравится здесь, – говорит она.

Если я слишком долго задерживаюсь, она приезжает в Москву, а вертолётная площадка облегчает такое путешествие. Но она предпочитает проводить время здесь, на даче, в тишине и белизне.

Достонеев был разочарован, когда я не смог предоставить ему картину, но сделал мне одолжение. Когда Елена исчезла, а Братва перешла под мой контроль, я мог вернуть Катю из Лондона. Его пассивная реакция на потерю картину стала подтверждением того, что его угрозы были пустыми. Я всё ещё должен ему, и отплачу, но не частями своего сердца и семьи.

То, что Катя оказалась жива, вызвало удивление и интерес. Во мне перестали видеть монстра, готового убить свою сестру, таким образом, мой обман помог мне очеловечить себя и приблизиться к молодым бойцам. Хотя, возможно, мне придётся убить многих из них за похотливые взгляды, которые они посылают, когда думают, что я не вижу.

И хотя Лондон стал домом для Кати, и она проводит там бо́льшую часть времени, мы всё равно снова вместе.

И я лежу рядом со своей возлюбленной.

Опустив лицо в ложбинку между её грудей, я шепчу:

– Это не ложь. Если кто-нибудь увидит тебя в таком виде, то будет сражён такой красотой. Тогда ему придётся сбежать в лес и содрать с себя кожу до костей из-за невозможности увидеть твоё совершенство снова.

– Ты так себя чувствуешь?

Я беру её за руку и кладу на свой член.

– Мне кажется, я могу стать сильнее тысячи гигантов, когда твоя рука на мне. Не кажется ли он тебе прочным, как сталь? Будто лезвие, достойное твоей оболочки?

Она гладит меня грубо так, как мне нравится.

– Не думаю, что лезвие подходящая метафора для твоего пениса. Лезвие может действительно навредить мне. Я не любитель такой боли. Да и тебе бы это испортило удовольствие, ведь ты бы не смог меня долго трахать. Думаю, ножевые раны будут заживать месяц или дольше. И в зависимости от ножа, он может повредить нервные окончания, что приведёт к снижению ощущений. Как насчёт того, чтобы поместить твой член в мою киску?

Я улыбаюсь ей в кожу, облизывая поверхность груди. Краем глаза вижу, как твердеет и увеличивается её сосок, готовясь к моему рту.

– Ты можешь называть его, как хочешь, пока так трогаешь меня, – отвечаю я.

– Хорошо. Мне нравится гладить твой член. Грубые выступы твоих вен создают интересный контраст. А когда ты сильно возбуждаешься, как сейчас, то выскакивает головка.

– Головка хотела бы, чтобы ты сжала её своей маленькой горячей ладошкой.

Я вбираю в рот один вкусный сосок, пока она продолжает явное исследование моего члена. Сосу так сильно, что она задыхается и не может больше говорить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Окунаюсь рукой в сладкий колодец её влагалища, из которого пил несколько мгновений назад. Она гладкая, сочная и готовая. Продвигаю колено вперёд, чтобы прижать её бёдра, а она направляет мой член к входу.

– Наоми, ты подскажешь, что делать? – спрашиваю я, готовясь войти.

На мгновение мне хочется взглянуть в её голубые бездонные глаза. Она прилагает все усилия, чтобы наши взгляды встретились, но затем её взгляд снова соскальзывает, а моё сердце порхает от радости.

– Ты такая красивая, такая настоящая, – глажу я её по щеке.

– Хочу, чтобы ты вошёл в меня.

Я надавливаю и немного проникаю.

– Глубже.

Она нетерпеливо хлопает меня по боку.

– Ещё, я хочу, чтобы ты наполнил меня своим членом.

Двигаюсь, как она просит, а потом замираю.

– Ты играешь со мной, – говорит она.

– Да, – торжественно отвечаю я. – Мне нравится слышать твой голос. Нравится слушать, как ты описываешь вещи, которыми мы занимаемся, таким образом, превращая из грязных в замечательные. Итак, Наоми, расскажи мне. Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Хочу, чтобы ты ворвался в меня, а не тянул. Пронзи меня. Вернись внутрь.

Начинаю медленно двигаться, проводя членом по её опухшим прелестям. У неё раскрывается рот, а стон окрашивает воздух.

– С каким темпом мне нужно двигаться?

– Быстрее, – бросает она мне.

По её команде я начинаю толкать сильнее и яростнее, чтобы её грудь дрожала, и глубже, чтобы почувствовать её чрево на конце своего члена.

Выдвигаю колени вверх, прижимая её бёдра, и раскрываю их шире, так что внутри неё нет места, которого бы я не касался.

– Что ещё? – спрашиваю я сквозь стиснутые зубы.

– Потрогай мой клитор.

У меня дрожит рука, когда помещаю её в нужное место. Я сжимаю пальцами её крошечный клитор, и она приподнимает бёдра над кроватью.

– Я живу, чтобы быть внутри тебя, Наоми. Всё, что делаю в Москве, Лондоне, Гонконге, для того, чтобы приехать сюда на нашу дачу, засунуть свой член в твоё сладкое влагалище и бездумно трахаться, пока мы не сойдём с ума.

Она не отвечает словами, а только всё более громкими стонами удовольствия. Выражение её лица восторженное, а тело напряжено. Готова брать, готова отдавать.

Я вжимаю её в матрас, снова и снова врываясь в её прекрасное тело, потому что нас разрывает от необходимости взорваться. Наши рты сливаются в поцелуе, а наши руки неистово гладят тела, пока мы не таем в экстазе.

После занятия любовью мы задыхаемся.

– Ты моё сердце, – бормочу я ей в волосы, когда снова могу говорить и думать.

– Знаешь, Вася? – Наоми садится прямо, захваченная мыслью.

– Что? – я лениво провожу пальцами по бугоркам её позвоночника.

– Мы с тобой похожи на Караваджио. Мы – Караваджио.

– Что? – озадаченно спрашиваю я.

– Ты «волк», а я «Мадонна». Ты пожираешь меня в лесу, как на картине!

– Значит, пока мы вместе, сила Братвы бесконечна?

Она торжественно кивает. Наоми так редко шутит. Она очень буквальна, и в этот момент я не знаю, шутит она или говорит серьёзно. Раздумываю, а потом прихожу к выводу, что мне всё равно. Потому что она не во всём ошибается. Я волк России, а она женщина, которая спасла меня, и тем самым спасла многих. Без неё я ничто. Так что, мы – картина Караваджио. Волк и Мадонна. Это хорошо.

Notes

[

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

←1

]

Микела́нджело Меризи да Карава́джо – итальянский художник, реформатор европейской живописи XVII века, основатель реализма в живописи, один из крупнейших мастеров барокко.

[

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

←2

]

Триптих – в изобразительном искусстве: произведение, состоящее из трёх картин, рисунков и т. п., объединённых одной идеей, темой и сюжетом.

[

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

←3

]

Ко́зимо Ме́дичи Ста́рый – сын Джованни ди Биччи, основателя династии Медичи, активный флорентийский политический деятель, один из выдающихся государственных людей своего времени. Купец и банкир, владелец крупнейшего в Европе состояния.