Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920 - Павел Геннадьевич Рогозный

из преданных Церкви людей для ограждения расхищения церковного имущества и возвращения уже отобранного. Как ответ на большевистский декрет звучала и последняя фраза постановления: «Никто, кроме Священного Собора и уполномоченной им церковной власти, не имеет права распоряжаться церковными делами и церковным имуществом, а тем более такого права не имеют люди, не исповедующие даже христианской веры или же открыто заявляющие себя неверующими в Бога».

На местах создавались группы «самообороны» и «самоохраны» для защиты не только от большевиков. В Полтаве, где в начале 1918 г. проживал академик Владимир Вернадский, такая организация возникла в середине февраля, причем в связи с ожидаемыми погромами при уходе большевиков.

Сам выдающийся ученый, не верующий в Христа, поднял вопрос «о необходимости церковной организации для защиты церкви и для подъема национального духа». «Возражения были, — писал в своем дневнике Вернадский, — в непривычке русского интеллигента к религиозной соборной жизни... указывали на опасность группировки черносотенцев и подъеме антисемитизма. В конце концов было принято мое предложение: решено войти в сношение с священниками и принять участие в организации общества защиты церкви вокруг церквей. Ясно, что ближайшая задача — крестный ход и что в этом подъёме должно вылиться то религиозное настроение, все элементы которого имеются налицо».

Интересна дискуссия, которая развернулась на Соборе как по поводу патриаршей анафемы, так и по поводу декрета. Основной докладчик комиссии по «гонениям на Церковь» протоиерей Лахостский попытался сделать своеобразный «социологический анализ», кто и за что гонит Православную Церковь.

«Большевики гонят Церковь, так принято говорить. Но в этом заявлении мало ясности. Факты свидетельствуют, что нападения на церковное достояние, на лиц, служащих Церкви, особенно священнослужителей, производятся солдатами, красногвардейцами, матросами и, к сожалению, крестьянами — жителями окружающих монастыри и монастырские угодья селений и русскими татарами (так! — П.Р.), и даже был случай реквизиции единоверческого храма раскольничьим белокреницким лжепротоиереем Гавриилом». Ла-хостский отмечал, что все эти расхитители действуют если и не от имени власти в каждом конкретном случае, то под несомненным ее покровительством... с вполне верным расчетом на полную безнаказанность...»

«Ясно, — продолжал протоиерей, — что гонения на Церковь проистекают из самого существа социализма той марки, под какой он принят и проводится нашими правителями. Но вот здесь-то и встает грозный и страшно трудный вопрос: а народ-то наш православный, верующий, богоносец, про которого мы говорим. как этот народ очутился во многих местах среди самых ярых гонителей?... Значит, народ, являясь по местам грабителем, потому что он действует не сам по себе. Он действует в насильно напяленной на него духовной маске, которую нужно помочь ему с себя сорвать и бросить с отвращением в сторону. Кем же напялена это маска на наш народ? Ответ требует величайшей мудрости и осторожности. Здесь, я боюсь, наши взгляды разойдутся. В столицах, да и в других городах уже ходил по рукам подлинный список (даже печатный) наших высших правителей, из коего видно было, что громадное большинство их евреи.»

Затем протоиерей как бы в противоположность всему сказанному констатировал: «Но нельзя во имя правды умолчать, что есть предатели и пособники гонения на Церковь из своей же духовной среды. Здесь уже было сказано одним уважаемым и правдивым архипастырем, что есть и архиереи заодно с большевиками, и священники, и диаконы с псаломщиками, даже из выбранных в епархиальные советы и в члены консистории. Некоторые из них стоят едва ли не во главе местных советских организаций и комиссарских начальств».

Понятно, что протоиерей говорит о «церковных большевиках», которых становилось все больше. Информация о том, что архиереи или священники возглавляли местные Советы, мне неизвестна, хотя я ничуть не удивлюсь, если такие документы найдут в каком-нибудь провинциальном архиве. Но то, что многие действительно пытались заигрывать с Советами, это несомненно.

Доклад Лахостского представляет собой замечательный документ, являясь на момент его произнесения 29 марта (11 апреля) одной из первых попыток анализа положения Церкви в первые месяцы советской власти. Более того, из него, в зависимости от политической или идеологической конъюнктуры, можно сделать совершенно противоположные выводы.

Вывод первый: грабят церкви и кощунствуют солдаты и крестьяне, и расхитители «часто» действуют не от имени власти. Лахостский был хорошо информирован и отлично понимал, что в большинстве случаев грабители не имеют отношения к большевикам и ничего не знают о Декрете. Вывод второй: во всем виноваты евреи, пришедшие к власти в результате победы большевиков, — они натравили православный народ-«богоносец» на свои же святыни. И это мнение было широко распространено даже в среде образованной интеллигенции, не имевшей ничего общего с антисемитами из Союза русского народа.

Интересно отметить, что «еврейская» тема не получила своего развития в дискуссии по докладу на Поместном соборе. Пытавшийся ее развить Руднев был резко одернут председательствовавшим митрополитом Платоном. Вывод третий: виной бедствий, обрушившихся на Церковь, являются священно- и церковнослужители, изменившие Церкви, — так называемые «церковные большевики». И такой вывод был возможен и имел свои аргументы: Лахостский служил в Петрограде, лично знал священника Галкина и был прекрасно осведомлен, по чьей инициативе был издан декрет.

Примечательно, что в создании мифотворчества, в том числе и современного, вокруг Октябрьской революции последний вывод Лахостского никак не используется; тогда же считали иначе: в «Определении» Собора «О мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни», принятом 6 (19) апреля, было четко прописано, что «священнослужители, состоящие в противоцерковных учреждениях, а равно содействующие проведению в жизнь враждебных Церкви положений декрета о свободе совести и подобных сему актов, подлежат запрещению и в случае нераскаяния извергаются из сана».

В первую очередь данное определение затронуло бы Михаила Галкина как одного из главных авторов декрета, но он, приезжая на время в Москву, совершенно спокойно продолжал служить в «Колтовской» церкви в Петрограде. Более того, церковные деятели поддерживали связь с Галкиным, даже когда он целиком перешел на работу в советские органы. Это видно из отрывков из дневника протоиерея Николая Чукова. Так, по просьбе митрополита Вениамина он встречался с Галкиным и вел с ним переписку. Из контекста дневника видно, что митрополит и сам Чуков надеялись, что Галкин будет своеобразным ходатаем перед властями. Интересно отметить, что Галкина Чуков именует священником («отец Галкин») и в декабре 1918 г., когда последний уже снял сан.

Галкин был прекрасно осведомлен о деятельности соборной комиссии, занимающейся гонениями на Церковь. Он писал Бонч-Бруевичу: «Уже четыре последних дня на соборе разбирается вопрос о гонениях на церковь... Собор далее приступил к составлению особой брошюры о гонениях на церковь. Этот политический маневр церкви можно было бы парализовать