В тени кремлевских стен. Племянница генсека - Любовь Брежнева

Во время дачных прогулок Леонид Ильич пожаловался брату, что его мучают уколами и переливанием крови, что болят ноги и трудно ходить.

– Шёл бы ты, Лёня, на пенсию, – сказал отец, – зачем тебе всё это? Всё равно нельзя ни пить, ни курить, ни баб любить. Одна саранча вокруг тебя пользуется властью…

Поздний Брежнев мало напоминал молодого. Изредка мелькнёт широкая улыбка, но глаза уже не улыбались. В лице появилось сосредоточенное выражение, будто он к чему-то прислушивался. Внутренняя отрешённость от мира создавала слухи о его скудоумии, маразме, несостоятельности личности. Глупо отрицать, что в последние годы правления дядя мало понимал, что происходило вокруг. Ещё Бисмарк сказал: «Мир из партера представляется совсем иным, чем со сцены».

Немного мог рассмотреть генеральный секретарь из окна партийного кабинета, из-за шторки правительственной машины, из-за высокого дачного забора.

Во время одной из совместных прогулок отец спросил брата:

– Лёня, как ты думаешь, будет когда-нибудь коммунизм?

– Ты это о чём, Яша? Какой коммунизм? – засмеялся дядя. – Царя убили, церкви уничтожили, нужно же народу за какую-нибудь идею зацепиться…

На отца ответ брата произвел тяжёлое впечатление.

Был ли мой дядя верующим? Думаю, глубокой, осознанной веры не было. В годовщину смерти отца и матери просил брата съездить в церковь поставить свечки за упокой души. Придерживался обычаев. Был крёстным отцом сына Николая Щёлокова, Игоря, не по убеждению, а по дружбе.

Когда я была подростком, он рассказывал, как, будучи, студентом, зашёл к ребятам в общежитие. Один из них неожиданно предложил ему почитать Библию. В то время она была запрещена. Дядя залез под стол, накрытый до пола скатертью, и читал, светя фонариком.

– Ничего не помню, кроме того, что было душно и темно, – признался он.

Почему такие люди, как отец и дядя, да и большинство из их поколения так легко отвернулись от православия, несмотря на то, что религиозные навыки и любовь к Богу прививались в то время с детства?

Семья, в которой выросли братья, была верующей. Дядя говорил мне, что в доме в углу столовой висела икона, и Илья Яковлевич заставлял детей читать перед сном «Отче наш». Но когда я попросила его повторить молитву, он не смог вспомнить её до конца.

На Пасху Леонид Ильич позволял себе съесть кусочек кулича, освещённое яйцо и пропустить рюмочку по поводу церковного праздника.

Отец вспоминал, как они, дети, говели на первой неделе поста, готовясь к исповеди и причащению. Бабушка Степанида, ведя внуков в церковь, учила младшего:

– Подойдёшь, Яшенька, к батюшке, поцелуй ему ручку и скажи, что грешен. А то Лёньку-озорника повела исповедоваться, так он ручку у священника отказался целовать. «Ещё чего!» – заорал на всю церковь. Я чуть сквозь землю от стыда не провалилась.

Однажды перед Пасхой Леонид и Яша решили поститься вместе с матерью. Выдержали день, но ночью засосало у Яши под ложечкой, он встал и, украдкой пробравшись на кухню, принялся хлебать из кастрюли суп. Подоспел и Лёня, стали чавкать вместе. В самый разгар пира вошла мать:

– Вы уж грешите так, чтобы Бог вас видел, – смеясь, сказала она. – Ночной грех – от дьявола.

Бабушка говорила, что если не грешить, то попадёшь в рай. Но как-то так получалось, что Яша грешил. Вечерами, лёжа в постели с горбушкой чёрного хлеба, до блеска натёртой чесноком, он просил у Боженьки прощения.

– Дурак, – сказал Леонид, застав его за очищением души. – Бога нет. Нам так учитель в школе сказал.

Леонид Ильич был очень сентиментальным человеком. Говорил, что детство его связано с воспоминаниями об ошалевшем на солнце, от запахов свежей травы и свободы красногривом жеребёнке, радостно взбрыкивающим тонкими стройными ножками на зелёной лужайке, куда выпускал его по весне «разгуляться» дед Яков Максимович. И читал стихи Есенина: «Милый, милый, смешной дуралей, ну куда он, куда он гонится?»

Я запомнила ещё одну фразу, которую дядя любил повторять из есенинских строк: «Я сердцем никогда не лгу».

Любовь к этому поэту он пронёс через всю жизнь.

– Красив душой, настоящий русский человек! Неуёмное сердце. Вот послушайте: «Я пришёл на эту землю, чтоб скорей её покинуть».

Многие отмечали у Леонида Ильича быстрые слёзы. Пускал он их по поводу и без. В его сентиментальных чувствах был явный перебор. Он умилялся пионерами, рыдал во время просмотра военных фильмов, слёзы блестели у него в глазах при наших встречах. Любил и целоваться. Целовал и меня по-русски троекратно в щёки. Обнимал сердечно.

Подарками, однако, племянниц не баловал, дарил в основном собственные книги и портреты.

За две недели до кончины Леонид Ильич позвонил отцу и сказал:

– Видел я, Яша, маму во сне. Видно, мой конец близок. Хотелось бы всё начать сначала, но нет сил. Устал я.

– От чего ты устал? – спросил отец.

– От жизни, – ответил Леонид, помолчал и повесил трубку.

Я поняла, что дядя искал сочувствия.

– Почему ты не пожалел его, он же брат твой? – возмутилась я. – Почему не побежал к нему, не обнял, не поплакал о прошлом?

– Пусть его жалеют те, кто с ним за одним столом щи хлебает, – сказал отец дрогнувшим голосом.

7 ноября 1982 года дядя стоял на трибуне Мавзолея, окружённый членами Политбюро. Взирал он на пёструю кричащую толпу, изредка помахивая рукой в кожаной перчатке.

Какое-то тяжёлое предчувствие охватило меня, и я тут же позвонила отцу:

– Сходи к нему, не нравятся мне его глаза, – попросила я.

– Чтобы с Викторией чай распивать?

– При чём здесь Виктория? Чай можно с ним в «собачьем ящике» попить, – настаивала я. – Сходи.

– Да ты, Любка, ничего не понимаешь, – продолжал отец. – Устал я быть братом Брежнева. Мне мать с детства одежду не покупала, перешивала всё после Лёньки. Так я и не вырос из его рубашки. Родился «братом Брежнева» и умру им. Знаешь, что означает «Яков» на древнееврейском? «Следующий по пятам». Так я за ним всю жизнь и пробегал. Не пойду…

Как-то на годовщину смерти Леонида Ильича отец вспомнил, как мальчишкой случайно подслушал разговор родителей.

– Знаешь, Илюша, – сказала мужу Наталья, – сегодня зашла во двор цыганка. Пристала ко мне, давай да давай погадаю. Сказала, что судьба у наших детей будет необычная. Старший Лёнечка высоко взлетит, не достать. Будет у него всё – слава, почёт, любовь, только счастьем Бог обделит. Расстроилась я.

– Чем выше взлетит, тем больнее падать будет, – сказал отец, вставая из-за стола. Через раскрытую дверь маленький Яша видел, как ласково погладил Илья Яковлевич жену по голове и, наклонившись, шепнул ей что-то на ухо…

Когда Леонид сильно болел и мать сходила с ума, боясь потерять сына, Яша успокаивал:

– Ничего с нашим