Николай II. Отречение которого не было - Петр Валентинович Мультатули
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Масловский был частым гостем религиозно-философских собраний у Мережковских, имел тесные контакты с февральскими заговорщиками и сыграл заметную роль в февральских событиях 1917 года[499], когда он возглавил Военную комиссию Исполнительного комитета Совета. Масловский хорошо знал Керенского и активно сотрудничал с ним в ходе переворота в Петрограде[500].
Наконец, в штабе у Алексеева с 21-го сентября 1916 служил наиболее доверенный Керенскому человек — его зять подполковник В. Л. Барановский — штаб-офицер для делопроизводства и поручений управления генерал-квартирмейстера Верховного главнокомандующего. После февральских событий Барановский сделал стремительную карьеру, получил звание генерал-майора уже в августе 1917 года и став в ноябре того же года генерал-квартирмейстером Северного фронта. После большевистского переворота, отсидев два месяца в Петропавловской крепости, Барановский перешёл служить в Красную армию. Впрочем, закончил они свои дни печально в Сиблаге в 1931 году, по обвинению в контрреволюционной деятельности.
Поэтому вполне возможно предположить, что Алексеев ориентировался не только на Гучкова, но и на Керенского. Это предположение находит подтверждение и в событиях февраля-марта 1917 года.
В январе 1916 года по приглашению Алексеева Ставку посетили князь Г. Е. Львов и московский городской голова М. В. Челноков. Поводом для встречи было обсуждение вопроса продовольственного снабжения армии. При этом Львов вагона не покидал, а к нему ходил Алексеев, который имел с ним «с глазу на глаз беседу в течение около часа»[501].
Контакты Алексеева и Львова продолжались весь 1916 год. По данным С. П. Мельгунова, в ноябре к генералу Алексееву приезжал от князя Львова посланник и Алексеев ему сказал: «Передайте князю Львову, что всё, о чем он просил, будет выполнено»[502].
Эмиссар «Круглого стола» Брюс Локкарт в своём донесении английскому начальству от 21 декабря 1916 г. передаёт слова Львова: «Прошлым вечером я обедал вдвоем с начальником штаба. Он мне сказал: «Император не изменится. Нам надо менять императора»[503].
14 февраля 1916 года Гучков пишет письмо Алексееву, в котором просит принять его помощника А. И. Коновалова, для того чтобы «сделать доклад обо всех сторонах деятельности Центрального военно-промышленного комитета и получить важные для комитета ваши указания».
Последняя фраза от такого известного лица, как Гучков, об «указаниях» не могла не польстить Алексееву. Тогда же начинается переписка сначала между Алексеевым и Родзянко, в котором Алексеев жалуется, что в армии все плохо, а затем между Алексеевым и Гучковым. Императрица Александра Феодоровна узнала об этой переписке и написала царю в Ставку 18 сентября 1916 года: «Теперь идет переписка между Алексеевым и этим негодяем Гучковым, и он пичкает его всякими гнусностями, предупреди его, тот такой умный негодяй»[504].
Для Государя это было неожиданностью. Он пишет в ответном письме: «Откуда ты знаешь, что Гучков переписывается с Алексеевым? Я никогда раньше не слыхал об этом»[505]. Николай II вызвал к себе Алексеева и спросил его: переписывается ли он с Гучковым? Алексеев ответил отрицательно.
Но Гучков сам предал огласке свое письмо Алексееву. «Очевидно, Гучков решил пустить в ход письмо от 15 августа, не спрашивая согласия Алексеева, чтобы заставить его действовать. Это, несомненно, поставило Алексеева в невыносимое, с моральной точки зрения, положение, и его замешательство должно было ужаснуть Государя. Вполне возможно, что ухудшение здоровья Алексеева и его отъезд в Крым в ноябре 1916 года объяснялись, во всяком случае отчасти, моральным перенапряжением, испытанным в результате этого инцидента. Должно быть, те же причины определили его поведение в момент отречения 1-го и 2-го марта 1917 года», — пишет Г. М. Катков[506].
Возможно, Алексеев страшился создавшегося положения и, по свойству своей натуры, колебался и даже пытался отказаться от своего участия в заговоре. Его отъезд в Крым похож на бегство. А. Я. Гальперин писал, что накануне отъезда Алексеева «князь Львов вёл переговоры с Алексеевым осенью 1916 г. У Алексеева был план ареста царицы в ставке и заточения. План был совершенно не продуман; что делать в случае сопротивления царя, никто не знал. Он не был осуществлен, т. к. Алексеев захворал и принужден был уехать в Крым»[507].
Перед отъездом Алексеев передал исполнение своих обязанностей генералу В. И. Гурко. Во время передачи дел два генерала вели долгий разговор друг с другом. «О чём они говорили с глазу на глаз, — писал адмирал Бубнов, — при передаче должности, останется навсегда тайной, которую они оба унесли в могилу. Но факт тот, что с назначением Гурко появились неизвестно откуда взявшиеся слухи, что он, если ему не удастся повлиять на Государя, примет против него какие-то решительные меры»[508].
Как мы помним, генерал Ромейко-Гурко был дружен с Гучковым ещё с англо-бурской войны, а затем они вместе создавали «военную ложу». Немудрено, что после того как Алексеев уехал в Крым, а его место занял генерал Гурко, «закулисные сношения с Гучковым продолжились. Охранка, наблюдавшая, кто посещает Гучкова, доносила, что у него был генерал Гурко»[509].
Однако уже с 16 января 1917 года Гурко находился в Петрограде, где участвовал в работе Междусоюзной конференции. Это было время постоянных контактов Гурко с лордом Мильнером и послом Бьюкененом.
Связи Гучкова и Алексеева не прекращаются и в Крыму. А. И. Деникин пишет: «В Севастополь к больному Алексееву приехали представители некоторых думских и общественных кругов. Они совершенно откровенно заявили, что назревает переворот. Как отнесется к этому страна, они знают. Но какое впечатление произведет переворот на фронте, они учесть не могут. Просили совета. Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимость каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который по его пессимистическому выражению «и так не слишком прочно держится», и просил во имя сохранения армии не делать этого шага. Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению готовившегося государственного переворота. Не знаю, какие данные имел Михаил Васильевич, но он уверял впоследствии, что те же представители вслед за ним посетили Брусилова и Рузского и, получив от них ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение»[510].
Эти воспоминания Деникина вызывают большие сомнения. Во-первых, если Алексеев так категорически отказался вести любые разговоры о государственном перевороте, если он
