Возвращение «Варяга» - Глеб Дойников

 Поэтому работа разведывательного отделения требовала обязательной перестройки. И такая реорганизация все же была проведена позднее под наблюдением нового Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича. Посильную лепту внес в это дело и я, скромный работник невидимого фронта. Но все это было намного позже, а сейчас, после прибытия Главнокомандующего генерала Куропаткина, я, как и многие генштабисты, был откомандирован для проведения рекогносцировок.

 Первой моей рекогносцировкой было обследование района к востоку от расположения авангарда Штакельберга. Этот район являлся особенно загадочным: японцы ползли здесь, как муравьи, сведения о них, получаемые от наших разведок и китайцев, были самые противоречивые. Немудрено, что сюда направлены были генштабисты.

 Но и этим я занимался не долго. Потеря Тюренчена и бой под Вафангоу, в результате которого Манджурская армия оказалась отрезана от Порт–Артура, вызвали опасение за так называемое сюяньское направление, выводившее японцев в разрез между нашим южным и восточным отрядами.

 Эти соображения высказывал мне генерал Харкевич, неожиданно вызвавший меня к себе в вагон вечером 13 июня.

 — На это важное направление, — сказал он, — выдвинут отряд генерала Левестама, которому поручено задержать противника на Далинском перевале. Не будучи в курсе всех оперативных вопросов, я с трудом следил за пальцем Харкевича, указывавшим по карте на совершенно черную от гор и незнакомую мне местность.

 — Отсюда до Симучена, где сейчас находится штаб Левестама, по прямой линии всего каких–нибудь сорок верст. Правда, прямой дороги я туда не вижу, но на то вы и кавалерист. Вам будет дан конвой. Вы должны до рассвета найти Левестама и передать ему это собственноручное письмо командующего армией. Прочтите!

 Помнится, письмо было довольно длинное.

Боевые действия. Бой под Тюренченом. (Из книги полковника Пирумова А.Г. «Война в Маньчжурии»).

 Наш двадцать второй восточно–сибирский стрелковый полк вошел в состав Восточного отряда. Я, тогда субалтерн–офицер третьей роты первого батальона, был временно прикомандирован в качестве офицера связи к штабу отряда. Там я смог близко всмотреться в наши штабные порядки. Генерал–лейтенант Засулич, командовавший нашим отрядом, получал от Куропаткина много указаний, часто весьма мелочных. Эти указания связывали самостоятельность Засулича. Малейшее передвижение вызывало обширную переписку, в которой генерал Куропаткин давал указания о силе резерва, о подкреплении конно–охотничьих команд, об обеспечении продовольствием батальона, выдвинутого к Амбихэ, о необходимости поддерживать связь с конницей и тому подобное. Пребывание в течение месяца в штабе отряда, казалось, навсегда привило мне отвращение к штабной службе. Тип штабного, с десятком заточенных карандашей в кармане, с выражением «чего изволите» на лице, готового исполнить любое, самое нелепое приказание, навсегда врезался в мою память. При первой же возможности я вернулся к своим.

 Вернувшись в роту, я с удивлением обнаружил, что за те два месяца, что мы стояли на берегах реки, практически ничего не было сделано для укрепления обороны. Культивировавшееся в русской армии презрение к окопам сказалось здесь в полной мере. Возможности укрепления позиций использованы не были. Слабо укрытые и почти не замаскированные окопы были приготовлены только на несколько рот. Артиллерия стояла открыто на горных скатах, обращенных к противнику. В тылу позиции простиралась бездорожная гористая местность. Правда начальство отряда считало, что японцы будут атаковать не нас, а позиции одиннадцатого и девятого полков. Предположения генерала Засулича о предстоящей переправе японцев у Саходзы не оправдались: решительный удар Куроки был направлен в охват Тюренчена.

 Ночью за четыре дня до боя японцы заняли острова Киури и Сямалинду, отбросив наши конно–охотничьи команды, а затем закончили постройку переправ через Ялу в нескольких местах и установили на островах сильную артиллерию, в том числе гаубичную, которая обеспечивала переправу. К началу следующего дня правофланговая двенадцатая японская дивизия была выдвинута к реке Эйхэ, западнее Хусана, с задачей охвата левого фланга Тюренченской позиции. В результате моя полурота оказалась на острие главного удара японцев на Чингоу…

 Впервые я услышал характерный визг пролетающей пули, впервые увидел раненных и убитых солдат. Только что я разговаривал с унтер–офицером Алексеем Дербенцовым, молодым, красивым курянином, а сейчас его быстро остывающее тело оттаскивают в сторону, чтобы не мешало стрелять.

 -Рота пли, рота пли! — дублирую я команды капитана Иерусалимова, одновременно следя, чтобы за приближающимися фигурками в чужой форме. То и дело рвуться гранаты и шрапнели, убивая стрелков, расположившихся в неглубоких окопах и заставляя инстинктивно пригибаться к земле. Наконец среди шума боя я различаю команду в штыки. Моя поредевшая полурота дружно поднимается и с громким «ура» устремляется вперед. Бегу, стараясь опередить солдат, но мне это никак не удается. И только позднее дошло до меня, что солдаты прикрывали своими телами молодого офицера. Атака заканчивается неожиданно быстро, я успеваю лишь несколько раз выстрелить из нагана по мелькнувшим передо мной японцам, как они исчезают, и на нас обрушивается град шрапнелей.

 - Отходим! — доносится до нас команда капитана Иерусалимского.

 Я никак не могу понять, в чем дело, почему мы вынуждены отходить, хотя японцы не атакуют. Позднее выясняется, что нас обошли с правого фланга, а оборона наших десятого и двенадцатого полков прорвана, и японцами заняты Тюренчен и Потетынза.

 Теперь мы отступали под огнем, теряя и теряя людей. Потери моей полуроты в отступлении были даже больше, чем во время самого боя.

 С трудом избежав окружения, мы достигли Лоходена, где встретили отступающие части одиннадцатого полка. Задержанный приказом на позиции полк попал в окружение, вырвавшись только штыковой атакой, проведенной под звуки оркестра, игравшего полковой марш. Полк понес еще большие потери, чем мы, убит был и командир полка. Вместе с полком шли остатки пулеметной роты, расстрелявшей все патроны и вынужденной испортить и бросить свои пулеметы. Видевшие результаты пулеметного огня рассказывали, что перед позициями пулеметчиков образовался целый вал из трупов атакующих японцев.

 Как мы жалели, что на нашем участке не было такого мощного оружия…

 Далинский перевал и бои в горах. (Из книги генерал–лейтенанта графа Игнатьева «Пятьдесят лет в строю»)

 Все шло сперва хорошо. Китайцы еще не легли спать, и в каждой маленькой горной деревушке удавалось проверять правильность взятого направления. Приходилось, однако, по многу раз повторять на все лады названия деревушек, так как китайское произношение, к которому я еще не привык, часто не совпадало с русскими надписями на карте.

 Совсем стемнело, и горные массивы охватили нас с обеих сторон. Дно ручейков, по которым мы пробирались, часто меняло свое направление. То и дело казалось, что черные громады вот–вот преградят путь. Приходилось ехать шагом, путь казался бесконечным. Я почувствовал, что мы слишком уклоняемся к северу. Мы были во власти горных ущелий, так как ни вправо, ни влево свернуть было невозможно. Павлюк же уверял, что мы едем правильно.

 Но после нескольких минут колебания все же пришлось вернуться к последнему пересечению двух долин, потеряв, таким образом, лишние полтора часа. Сорок верст Харкевича, по моим расчетам, давно были пройдены, когда, наконец, перед нами открылась та широкая живописная долина, которая, согласно карте, должна была привести нас к Симучену.

 Мы пошли рысью, и от сердца отлегло, когда в предрассветном тумане мы въехали в большое селение. Не хотелось даже верить, что это Симучен.

 Там все еще спали. У одной из фанз посреди главной улицы горел зеленый фонарик, обозначавший штаб дивизии. Я влетел в фанзу и стал будить какого–то офицера, оказавшегося дивизионным интендантом.

 — Где генерал Левестам? — спросил я этого опешившего лысого человека.

 — Его здесь нет. Он еще с вечера, узнав, что японцы наступают, выехал на Далинский перевал.

 Отчаянию моему не было границ.

 «Вот я и не выполнил приказания, — говорил я себе. — Опоздал».

 Павлюк предлагал напоить и покормить лошадей, конвой просил «ночевать», но я решил оставить казаков в Симучене, и, не теряя ни минуты, двинулся с Павлюком на юг, на рысях, по широкой долине.

 Через несколько минут солнце выскочило из–за гор, и не прошли мы еще десяти верст, как оно стало снова нестерпимо жечь. Проехав уже больше половины пути, я натолкнулся на хвост колонны бородачей. Согбенные пропотевшие спины сибиряков были черны от мух; войска переносили мух на себе с одного бивака на другой. Обогнав растянувшуюся колонну, я узнал от ее начальника, что это батальон енисейцев, которому приказано продвинуться вперед. О местонахождении генерала начальник колонны ничего не знал. С юга уже ясно доносилась сильная артиллерийская канонада.