Дзержинский. Кошмарный сон буржуазии - Мартын Лацис

На третий день после завоза в коммуну первых поселенцев туда приехали шефы и представились:

– Мы – комсомольцы-чекисты. Приехали вам помогать. В чем нужна будет наша помощь, мы сделаем все, что в наших силах.

Начались расспросы: «А оружие у вас есть?»

Комсомольцы ответили, что оружия у них нет, так как приехали они к таким же молодым ребятам, как и они сами, и с оружием им здесь делать нечего.

Все рассмеялись, и началась задушевная беседа. Между комсомольцами и коммунарами установились непринужденные дружеские отношения.

Коммунары показали шефам свое хозяйство. При этом неоднократно раздавались радостные возгласы: «Все это наше! Никто нас не охраняет!» Рассказали, что у них создан совет коммуны, приняли распорядок дня, и что они сами будут руководить хозяйством. Беседа затянулась до поздней ночи, и, когда комсомольцы собрались уезжать, их провожали всей коммуной.

Коммунары просили приезжать шефов чаще. И комсомольцы старались выполнять их просьбу. Почти каждый день в коммуне был кто-нибудь из комсомольцев.

Комсомольцы-чекисты так подружились с коммунарами, что нередко после бесед оставались у них ночевать.

Результаты повседневной воспитательной работы не замедлили сказаться. Несколько коммунаров изъявили желание вступить в комсомол. Коммунары сами на собрании дали им положительные характеристики. В комсомол принимали на торжественном собрании, посвященном 1 Мая.

За хорошие показатели в труде и в поведении коммуне в торжественной обстановке было вручено почетное знамя партийной организации ОГПУ.

Большим и радостным событием для коммунаров было участие в праздновании 1 Мая и 7 ноября 1924 года в Москве. Через Красную площадь в колоннах демонстрантов они шли под знаменем, преподнесенным им коммунистами-чекистами.

Коммунары от всей души благодарили Ф. Э. Дзержинского, чекистов, которые помогли им встать на путь честной трудовой жизни. Они клялись, что никогда не свернут с этого пути. Коммунары привезли Дзержинскому свои первые трудовые подарки…

Аналогичные трудовые коммуны, по инициативе чекистов, были образованы и в ряде других городов страны.

В марте 1924 года комсомольская организация ОГПУ праздновала свой четырехлетний юбилей. Вдень юбилея комсомольцы подтвердили клятву, данную у гроба В. И. Ленина: упорным трудом и учебой, непоколебимой верой в победу Октября оправдать высокое звание ленинца.

По случаю этого праздника Ф. О. Дзержинский обратился к комсомольцам-чекистам с приветствием, в котором писал:

«Дорогие товарищи!

К четвертой годовщине существования вашей ячейки шлю вам горячий привет и пожелание не только закаляться на боевом посту чекистов, стоящих на страже завоеваний Великого Октября, но и найти в себе волю и энергию добиваться своим трудом больших знаний и большой культуры, без которых великое здание Октября – коммунизм – не может быть построено. Шлю вам коммунистический привет.

Преждевременная смерть Ф. Э. Дзержинского явилась для комсомольцев ОГПУ особенно тяжелым ударом. Они лишились своего друга и учителя, человека, который был путеводной звездой в их жизни и боевой работе.

Но смерть любимого наставника не сломила их силы, стремления и порывы жить и работать так, как жил, боролся и работал Дзержинский. Следуя заветам В. И. Ленина и Ф. Э. Дзержинского, они не только самоотверженно охраняли завоевания Великого Октября, но и упорно овладевали знаниями, чтобы вместе со всем советским народом, под руководством Коммунистической партии построить первое в мире социалистическое общество.

А. В. Луначарский

Дзержинский в наркомпросе

Луначарский Анатолий Васильевич – с 1917 г. нарком просвещения.

Как всякий участник нашей революции, как член правительства, я, конечно, много раз встречал Феликса Эдмундовича, видел его в разных ролях и переделках, слушал его доклады, принимал участие вместе с ним в обсуждении различных вопросов и т. д.

Но именно потому, что Феликс Эдмундович был чрезвычайно многогранен, что он связан был многочисленнейшими и разнообразнейшими нитями со многими сотнями более или менее ответственных деятелей партии и пашей эпохи, воспоминания о нем будут очень обильны, и мне не хочется прибавлять к ним что-нибудь такое, что может лучше рассказать другой.

Были, однако, у меня с Феликсом Эдмундовичем встречи совсем особого характера, которые, правда, имели широкий общественный отголосок, но которые все же менее известны, чем другие формы деятельности Дзержинского, а между тем, вносят в этот незабвенный образ своеобразные черты, которые не должны быть забыты.

Имя Дзержинского в то время (1921 год) было больше всего связано с его ролью грозного щита революции. По всем личным впечатлениям, которые я получал от него, у меня составился облик суровый, хотя я прекрасно сознавал, что за суровостью этой не только таится огромная любовь к человечеству, но что она-то и создала самую эту непоколебимую алмазную суровость.

К тому времени самые кровавые и мучительные годы оказались позади. Но войны и катастрофа 1921 года оставили еще повсюду жгучие раны.

Страна переходила к эпохе строительства, но, обернувшись лицом от побежденного врага, увидела свое жилище, свое хозяйство превращенным почти в груду развалин.

На том кусочке фронта, где работали мы, просвещенцы, и который в то время называли «третьим» фронтом для обозначения его третьеочередности, к которому даже у самых широко смотревших на вещи вождей было отношение как к группе нужд и вопросов, могущих подождать, на этом кусочке общего фронта не счесть было всяких пробоин, которых нечем было забить, всяких язв, которые нечем было лечить.

Теперь, во времена несравненно более обильные, спокойные и мирноплодотворные, когда иной раз не без жути измеряешь расстояние между необходимым и возможным, лучше всего бывает вспомнить о тогдашних сумрачных днях, тогда вся обстановка кругом кажется куда светлее.

В один из дней того периода Феликс Эдмундович позвонил мне и предупредил меня, что сейчас приедет для обсуждения важного вопроса.

Вопросов, на которых перекрещивались бы наши линии работы, бывало очень мало, и я не мог сразу догадаться, о чем же таком хочет поговорить со мною творец и вождь грозной ВЧК.

Феликс Эдмундович вошел ко мне, как всегда, горящий и торопливый. Кто встречал его, знает эту манеру: он говорил всегда словно торопясь, словно в сознании, что времени отпущено недостаточно и что все делается спешно. Слова волнами нагоняли другие слова, как будто они все торопились превратиться в дело.