Неон, она и не он - Александр Солин

– Знаешь, не дай бог, когда тебя обижает любимый человек! – закончил он свой любовный отчет.

– Ах, вот как! – решительно облокотилась она на подушку. Он осторожно сделал то же самое. – А как же ты сам? Говорил, что любишь, а оказывается, я у тебя и вульгарная, и нечуткая, и такая же недалекая, как все твои женщины! И ты пожелал мне счастливо оставаться, и гордо хлопнул дверью, хотя я тебя и не выгоняла…

Он не знал, куда девать красное лицо. То чугунное и пыхтящее, что неделю назад подобно паровозу влекло за собой голубой вагон его благородного негодования, сегодня превратилось в нечто вздорное и эфемерное.

– Но я не собираюсь увлекаться взаимными упреками, а хочу сказать по существу… – продолжала она. – Вот ты все твердишь, что я тебя не люблю. А я и не спорю. Знаешь почему? Потому что я знаю, что такое любовь! Нельзя любить на пятьдесят или на семьдесят процентов! В этом деле одно из двух – либо любишь, либо нет! Середины нет! Вернее, она есть, и может быть я где-то там сейчас и нахожусь, но это не любовь, понимаешь? Не бывает любви второго сорта, любовь бывает только высшего сорта! Да, мои нынешние чувства к тебе не тянут на любовь, на настоящую любовь, на ту, от которой сходишь с ума! Но разве я в этом виновата? Или ты хочешь, чтобы я притворялась и говорила тебе, что люблю и тем самым обманывала тебя? Хочешь? А я не хочу!

Она смотрела на него в упор и видела, как на его гаснущее лицо ложится тень разочарования. Ей стало жаль его.

– Не обижайся, пожалуйста! На самом деле я очень ценю твое отношение ко мне. Честно говоря, я его даже не заслуживаю. Ты такой хороший, милый, нежный, умный, внимательный, порядочный, основательный и я не знаю, что еще! Ты в самом деле лучше всех, кого я знаю, иначе бы ты не был сейчас со мной! Конечно, ты можешь спросить, почему я с тобой сплю, если не люблю. Ну, или не совсем люблю. Но ты же знаешь – такое бывает сплошь и рядом! Просто женщины редко об этом говорят открыто, а я вот говорю, потому что не хочу тебя обманывать. Скажу откровенно – мне тоже все эти дни было несладко! Значит, ты мне не безразличен, ведь так? Может, на пятьдесят, может, на шестьдесят процентов… И все же это не та любовь, от которой бросает то в жар, то в холод, понимаешь! Это только подступы к ней. Ты должен меня понять, ведь ты тоже любил! Ну, ведь так?

– Да, так мне казалось… Но я не знал тогда, что можно любить так, как люблю сейчас…

– Вот видишь! Значит, такое может случиться и со мной! Димочка, мне важно, чтобы ты знал, что я хочу тебя полюбить, очень хочу! Только дай мне время, не торопи! Поверь, все идет как надо, и когда я тебя полюблю, ты узнаешь это первым! Но в любом случае ты можешь быть уверен, что даже если это будет пятьдесят процентов – я никогда тебе не изменю. Иди ко мне!

Он послушно потянулся к ней и пристроил голову у нее на плече.

«Знаешь, чего я все время боюсь? Я боюсь, что ты, не успев полюбить меня, полюбишь другого!» – чуть было не сказал он, но сдержался.

– Ты правильно сделала, что сказала, – заговорил он мужественно. – Мне все равно, любишь ты меня или нет, потому что главное для меня, что я сам люблю тебя, и поверь – сделаю все, чтобы ты меня полюбила!

– Сделай, Димочка, сделай, пожалуйста! Я так этого хочу! – нервно гладила она его и, оторвав голову от подушки, быстро поцеловала в губы: – Давай больше не ссориться, хорошо?

– Нет, иногда немножко нужно, потому что мириться так сладко! – улыбнулся он.

Как только не обманывают друг друга и о чем только не мечтают наивные мужчины и женщины в преддверии оргазма!

Он поцеловал ее грудь и двинулся ниже. Она закрыла глаза.

И снова по жаркому небу поплыли золотые рыбы, а разноцветные птицы на дне лазурного моря запели с коралловых ветвей. Трижды загоралось и гасло солнце, трижды рушился и восставал мир, трижды она тонула и выплывала, пока, наконец, влажная, горячая и обессиленная не растянулась рядом с ним на золотом берегу.

Немного погодя, вложив себя в мягкий угол его тела, она думала там:

«Как ужасно, что я узнала настоящую любовь до него! Не узнай я ее тогда – сейчас бы считала, что люблю его, что не могу без него, что он единственный и неповторимый, первый и последний… Так и обманывала бы его и себя…»

Все же как это странно и несправедливо: мужчина, подаривший ей высшую радость жизни, должен питаться сухим кормом жалости! Художник, расписавший неоновыми фресками небосвод ее жизни, должен перебиваться милостыней скупого чувства! Только вот чем она может его отблагодарить? Особыми ласками? Нет, это невозможно без любви! К тому же он может вообразить себе то, чего нет на самом деле, и каково будет его разочарование, случись ему обнаружить ее притворство! Конечно, она допускает, что может быть, когда-нибудь в очень отдаленном, уверенном, благополучном будущем, находясь в ненормальном (а в нормальном это невозможно) состоянии, она решится сыграть на его флейте и извлечь из нее жгучую и сочную мелодию любви. Однако сегодня это не более чем робкие пугливые предположения, стыдливые, так сказать, заметки на полях целомудрия.

Прикрывая ее собой, он грудью, животом и ногами прижимался к ее спине и ногам, уткнувшись лицом в ее затылок и воруя его запах, где живой, пряный дурман вспотевшей кожи перебивал слабый аромат духов. Все, что он возомнил себе – его ершистые планы возвысить свой покладистый голос, унять излишнюю искренность, расправить крылья иронии и резко понизить градус обожания; его щетинистые намерения любить ее сдержанно, невозмутимо и философски, его молодецкий петушиный кураж – все прахом, все к черту, лишь увидел он ее, лишь прикоснулся к ней! Как это весело и страшно, как упоительно и безнадежно! Он любит и нелюбим, он погиб и он счастлив! Удивительное дело – при всей его способности внушать любовь другим он оказался совершенно беспомощен перед собственной любовью!

Так он думал, бережно оглаживая ее неподражаемое тело. Он любил, взобравшись на гладкую возвышенность той удивительно содержательной части ее тела, которую бездушные медики зовут почему-то тазом, замереть там перед заманчивым и трудным выбором – отправиться ли к покатым, податливым, припудренным жеманной бледностью ягодицам, либо осторожно, чтобы не поскользнуться, перебраться на талию и оттуда спуститься на пружинистую лужайку живота; либо кинуться с отвесного обрыва и угодить в мягкую расщелину, что сужаясь, ведет в скрытый мелкими зарослями набухший чудесной влагой грот. Либо, съехав с ее плавных чресл, пройти по внешней бархатной стороне бедра, дотянуться до окатыша коленки, затем повернуть вспять и, соскользнув на полпути, застать врасплох его внутреннюю сторону, что глаже стекла, нежней запястья и поэтичней первого свидания. Просунуть ладонь туда, где кожа сохранила глянцевую девичью упругость, и где само присутствие его грубой руки кажется неуместным и оскорбительным. Забраться и бродить по изнеженному сахарному предместью, чьи млечные пути ведут все в тот же мерцающий грот. Подобраться к его створкам, похитить проступивший наружу драгоценный елей и, стыдясь, тайком донести его до жадного языка, добавляя в него для вкуса запах ее волос и подмышек…

И все же, если эти чудные сокровища принадлежат ему, и если она назвалась его невестой – для чего ему нужна ее любовь, ее преданный взгляд и нескрываемое обожание? Зачем ему, чтобы она, думая о нем, ощущала восторг и слезы в уголках глаз? Откуда это желание поселить в ней тревожно-радостное, ни на что не похожее и, по сути, гибельное чувство? Да потому что ее любовь к нему – единственная гарантия, что она всегда будет с ним, а, значит, он будет жить!

Он раздвинул носом ее густые волосы и поцеловал в шейку. Затем со значением скользнул губами по плечу и спустился на спину. Она, чтобы охладить его пыл, к которому была пока не готова, выбралась из его объятий и повернулась к нему лицом.

«Расскажи мне что-нибудь еще…» – хотела сказать она, но его необычайно серьезный взгляд остановил ее.

– Что? – спросила она.

– Никому тебя не отдам! – попытался улыбнуться он.

– Глупый! – рассмеялась она и спрятала лицо у него на груди. – Ты, кажется, начал рассказывать, как жил без меня…

– Ну, как… Как и положено: удалился от мира и пил… Да, кстати, забыл тебе рассказать… – оживился он и принялся вспоминать, как находясь в прострации, неожиданно нашел утешение в Дебюсси, как открыл для себя странные, ни на что не похожие сочетания удивленных случайным соседством звуков, которые плыли по гостиной, струясь, дрожа, замирая, трепеща, скользя, дерзя, тая и воскресая. Оказалось, что музыка живет во всем: в парусах, в лунном свете, в тумане, в шагах на снегу, в ветре на равнине, в дельфийских танцовщицах, в арабесках, в затонувшем соборе, в девушке с волосами цвета льна. Надо только ее услышать и извлечь.

Она слушала, затаившись, но вдруг отстранилась, дотянулась до его губ, быстро поцеловала и снова спряталась.