Время шакалов - Станислав Владимирович Далецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дверь открыла старая и сгорбившаяся женщина, по-видимому, мать Маши, но выглядевшая значительно старше её возраста, и спросила, что нужно. Михаил ответил, что ищет свою знакомую – Машу, которая когда-то здесь проживала. Женщина пристально посмотрела на него и спросила: «Вас, часом, не Михаилом звать?» Михаил это подтвердил и женщина, устало повернувшись, пошла вглубь квартиры, пригласив Михаила пройти следом.
– Вам есть письмо от Маши, храню его, – сказала она. Михаил вошел и огляделся. Квартира была двухкомнатная и убрана ещё советской мебелью, когда учителя почитались и получали скромную, но вполне достойную зарплату и бесплатно квартиры от государства в первую очередь.
Женщина открыла комод, порылась в нём и, найдя письмо, подала его Михаилу.
– Присядьте здесь и прочитайте, а остальное я вам расскажу после.
Михаил взял письмо в открытом конверте, вынул листок бумаги, исписанный знакомым ровным учительским почерком Маши, и начал читать, вглядываясь в расплывающиеся от внутреннего напряжения строчки.
«Здравствуй Миша!
Если ты читаешь это письмо, значит, я была права, полагая, что когда-нибудь, ты вспомнишь обо мне и захочешь найти.
Жаль, что ты не остановил меня и не убедил остаться – тогда всё могло сложиться по другому, но я сама поспешила и не дала тебе времени подумать, зная твою нерешительность в сложных ситуациях. Я думала только о дочери и была готова на всё, чтобы её обеспечить, а в итоге сгубила дочь, себя и свою маму.
Хозяин, у которого я работала, был вор, как и все подобные ему предприниматели. Он присвоил себе завод в Москве и ещё какие-то предприятия, потом продал их по частям и стал торговать автомобилями. От богатства, свалившегося ему на голову, эта голова потеряла разум: он пил и развратничал, но я всего этого не знала, когда согласилась идти в воспитатели к его детям от новой и молодой жены, которая живет с ним только ради денег.
Я прожила у них всего неделю, когда жена уехала с детьми в Москву, на один день и хозяин напился, зашел во флигель, где я жила, изнасиловал меня, а потом заплатил за это. Жаловаться было некому: охранник и шофер, которые жили тоже во флигеле и всё видели – это цепные псы хозяина и выполняют все его указания и свидетельствовать против него не будут.
Пришлось смириться, но деньги хозяин платил, я знала куда иду и потому осталась ради дочери. Так прошло два года, денег я подкопила и осенью хотела уйти совсем, но не успела. Однажды, когда хозяйка с детьми уехала, а моя дочь гостила у меня, хозяин снова напился, заманил мою дочь в особняк и изнасиловал её, а охранник запер меня в моей комнате.
Дочь прибежала ко мне, я потеряла рассудок, схватила нож, выбралась через окно, пробралась в особняк и зарезала хозяина, который спал после пьянства и насильничества.
Меня схватили охранник и шофер, потом суд не стал разбираться что да, как и мне присудили десять лет лагерей, куда я скоро и поеду. Дочка живет у мамы и что с ней дальше будет – боюсь и подумать.
Вот и вся история. Прости меня – тебя я простила давно и жаль, что семьи у нас не получилось.
Прощай, Маша.»
Михаил дочитал письмо, сложил его, сунул в конверт и поднял влажные глаза на мать своей Маши. Та сидела, нервно теребя фартук, который не успела снять.
– Где же Маша сейчас? – спросил Михаил.
– Нет больше Маши, умерла, – ответила женщина, – когда её посадили, дочка Женя, которой не было ещё и шестнадцати лет, после того случая начала употреблять наркотики, бросила школу, денег нет у нас, и она ради наркотиков пошла по рукам. Потом, через полгода, наверное, уехала за границу – как бы в прислуги, но знакомые сказали, что в проститутки и там её след исчез, неизвестно даже в какой стране она и жива или нет.
Я об этом написала, сдуру, Маше в лагерь и она повесилась там – так сказали мне, но я не верю. Там её и похоронили, а мне уже позднее сообщили. В прошлом году я навестила её могилку в поселке на Урале, где этот лагерь, поставила крест хороший. Теперь одна здесь доживаю: ни дочки, ни внучки нет.
Я вас, Михаил, не виню – бог вам судья, но думаю, что ваша нерешительность, как писала дочь, сослужила плохую службу и вам и моим девочкам, – закончила женщина и привычно заплакала.
Михаил поспешно простился и ушел, оставив мать Маши наедине со своим горем, разделить который он не сможет уже никогда.
Возвращаясь домой, он снова и снова вспоминал тот уход Маши от него и понимал, что прояви он немного настойчивости и пообещай Маше мужскую заботу, она, конечно, осталась бы с ним, а значит осталась бы жить. Да и его судьба могла сложиться по иному, но смерть отменить нельзя – пустыми воспоминаниями и сожалениями здесь не помочь и, успокоившись, он вернулся домой.
С тех пор, Михаил часто в часы одиночества, вспоминал свою Машу – вот и в этот день, на берегу ручья, где встречался со своей первой Машей, он вспомнил и последнюю.
Вся его взрослая жизнь уместилась между этими двумя женщинами, подобно жизни отца, уместившейся в черточку между датами на памятнике, что он недавно поставил отцу на местном кладбище.
Отпущенное Михаилу время отдыха истекло, и он собрался обратно в Москву, обещая матери решить жилищные дела и, по возможности, вернуться сюда на родину уже окончательно и бесповоротно.
Мать, похоже, не поверила очередным обещаниям сына, но стараясь всячески угодить Михаилу, исподволь приучала его к поселковой жизни за время отпуска, чтобы у него остались хорошие воспоминания о родном доме, которые могут больше подействовать на решение вернуться домой, чем пустые обещания, не идущие от сердца.
Как всегда, мать проводила сына до автовокзала, поцеловала его на прощание и почему-то перекрестила православным крестом – будучи неверующей.
– Чувствую, что не увижу сынок я тебя больше на этом свете. Спасибо, что навестил меня и отца и прости свою бедную мать, если что не так.
Михаил наклонился к матери чуть не в пояс – такая она стала маленькая, поцеловал её в щеку и, не прощаясь, пошел на посадку в автобус.
– Видно насмотрелась мать телевизора, где чуть – что, люди
