От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности - Гершом Шолем

к числу основателей Петах-Тиквы. «Немцы» среди них ещё говорили на жалком иврите, но галичане (в том числе три великолепные молодые женщины), происходившие из семей видных талмудистов, владели языком в совершенстве.

Рыночная площадь. Петах-Тиква. 1916

Среди свежих и влиятельных сил этого квуца была Шейн-дель Кахана из Кракова, самая красивая и способная женщина, прославившаяся в кибуцном движении. Она вышла замуж за моего друга детства Беньямина Фройнда и была убита снарядом во время Войны за независимость 1948 года в Бейт-Зера. Все те, кто удостоился её знать, хранят память о ней в своём сердце.

Гершом Шолем изучает книгу «Зоар» в праздник Суккот. Иерусалим.

Октябрь 1925

Старый город за Яффскими воротами. Иерусалим. 1915–1920

Мы провели в этом кругу дни Праздника кущей[213] и много узнали о ситуации в стране и о том, что пережили наши друзья после иммиграции. Они поводили нас по окрестностям, и мы могли составить представление об этой местности, какой она была за шестьдесят лет до этого, до прихода в Шарон[214] поселенцев. Арье Кармель из Кракова, координатор группы по культурным мероприятиям и знаток литературы, сказал нам, что в субботу доктор Иосиф Клаузнер[215] будет читать лекцию в Петах-Тикве, и мы решили остаться на это время в Эйн-Ганиме, а в Иерусалим отправиться на следующий день через Тель-Авив. Теперь я уже не вспомню тему той лекции, но кажется, речь шла о Переце Смоленскине. Я, понятно, тогда впервые услышал Клаузнера, и должен признаться, мне не понравилась ни сама лекция, ни её уровень, и я вспомнил уничижительные замечания об этом авторе, которые слышал от Бялика в Хомбурге.

30 сентября мы приехали в Иерусалим на грузовике, вместе со мной приехали и мои чемоданы. Поездка из Тель-Авива занимала тогда не меньше трёх часов, так как дорога была почти в том же состоянии, что и в турецкие времена, без тех серьёзных улучшений и перепланировки, что были произведены с тех пор. Незадолго до ночи Хошана Рабба[216] мы остановились в центре Иерусалима, и Хуго Бергман, который тогда жил у д-ра М. Абу-Шедида (на сегодняшней улице А-Хавацелет), уже нас ждал. Он предложил мне пожить у него, пока мы с Эшей не найдём квартиру и поженимся.

В первый же вечер пришёл первый гость, пожелавший взглянуть на меня, доктор Лео Ари Майер, арабист и археолог, который стал моим близким другом более чем на тридцать лет[217]. Майер, выходец из Восточной Галиции, всегда был элегантно одет и тщательно заботился о своей внешности. Характер его и манера поведения были сдержанны, этим он отличался от раскованного Бергмана, однако был не менее того образован и сведущ в языках. По его внешнему виду я решил, что он намного старше меня, и как же я был поражён, когда узнал, что отстаю от него всего на три года. Но у него уже сложилась интересная биография. Он происходил из семьи известного цадика раввина Меира из Перемышля, но уже его дед отвернулся от хасидизма, а его родители, выросшие на хуторе близ Станиславова[218], принадлежали к «Ховевей сфат евер» («Общество любителей еврейского языка»). Его мать много лет была нашей соседкой, и мне редко доводилось слышать столь чистый и ясный еврейский язык, как у неё. В годы войны Майер входил в группу талантливых молодых галичан, учившихся в консервативной (ортодоксальной окраски) «Израильской школе теологии» в Вене, признанной австрийским правительством как учебное заведение для подготовки «духовенства», так что его студенты были освобождены от военной службы. После войны многие из них оставили раввинат и пошли своим путём, среди них и Майер, который к тому времени получил высшее образование в области исламского искусства и археологии. Многих из этого круга я встречал потом и в Эрец-Исраэль и в США, но Майер приобрёл там одно необычное для него качество: он ненавидел свойственное ортодоксам лицемерие, которое в различных аспектах и проявлениях мог наблюдать во время своего обучения. Лишь один из тамошних преподавателей пользовался его любовью и уважением – раввин профессор Виктор Аптовицер, и Майер оказал ему великолепный приём, когда престарелый учёный бежал в Израиль после аннексии Австрии Гитлером. Сам Майер иммигрировал за три года до меня.

Совершенно другой фигурой был библиограф Арье Таубер, с которым я вскоре познакомился и потом работал в течение ряда лет. Он тоже был родом из Галиции, но имел за плечами совершенно другое прошлое. Это был изощрённый знаток Торы, который много лет учился в различных университетах, хотя не получил диплома ни в одной конкретной области. Во время «языковой войны» в Эрец-Исраэль представители «Эзры» привезли его в Иерусалим для преподавания предметов, связанных с Торой, в их школе[219], поэтому он немало пострадал, когда школы «Эзры» были закрыты после оккупации Иерусалима[220]. Лишь через два года с лишним он нашёл место в Национальной библиотеке, соответствующее его обширным знаниям. В годы войны от жил в очень надёжном финансовом достатке и сумел приобрести драгоценный кладезь книг и рукописей. Узнав от Бергмана о моём приезде в Иерусалим, он принёс мне пергаментную рукопись крошечного формата, содержащую совершенно необыкновенный рассказ некоего каббалиста школы Авраама Абулафии о том, что с ним приключилось, когда он попытался воплотить учение Абулафии в жизнь. Автор принадлежал к тем немногим в мире каббалы, кто не умалчивал о своих переживаниях, но раскрывал их в своих писаниях. Рукопись меня буквально восхитила, и Таубер разрешил мне скопировать и опубликовать эту захватывающую историю – прекрасное начало моей исследовательской деятельности в Израиле. Как было сказано, Таубер обладал обширными знаниями, но острота его ума шла в ущерб его учёности (как выразился Авраам Яари, много лет с ним сотрудничавший), и было нелегко извлечь из неё ту капитальную пользу, на которую хотелось надеяться.

В первую же неделю по прибытии в Иерусалим мне пришлось принять важное для себя решение. Одно за другим мне поступили предложения о двух должностях, причём не фиктивных, а вполне действительных, прямо соответствовавших моему многолетнему образованию и квалификации. Д-р Иосиф Лурье, руководитель отдела образования Сионистской организации в Иерусалиме и ответственный за школьное образование на иврите, сразу узнал о моём приезде в Иерусалим и пригласил меня для неотложного разговора. Причина оказалась проста: в феврале 1923 года Альберт Эйнштейн во время своего визита в Эрец-Исраэль познакомился с математиком Иерусалимской учительской