Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности - Василий Звягинцев

Вот вам и «мыслящий тростник», полупьяный, с «козьей ножкой» в зубах и с винтовкой с примкнутым четырехгранным штыком, который он хочет воткнуть тебе в брюхо по случаю объявления всеобщей свободы.

Ну да, ну да, март семнадцатого. Только штабс-капитан с «наганом» умел управляться лучше, чем запасник второго разряда с «драгункой», которую держал, как вилы…

— Михаил Федорович, что это с вами? — затряс его за плечо незаметно подошедший сзади полковник Сугорин.

Басманов вскинулся, тряхнув головой, сбросил наваждение. Осознал себя сидящим в комнате на втором этаже дома богатого голландского поселенца на границе Капской колонии. На большом столе лежала расстеленная карта, освещенная большой керосиновой лампой, на круглом столике рядом обычный местный ужин — зачерствевший хлеб, который здесь принято печь раз в неделю, крупно нарезанное холодное мясо, неизвестно чье, какие-то овощи.

— Задремали, что ли?

— Да ничего, Валерий Евгеньевич, — усмехнулся он, — воспоминания вдруг нахлынули. Да такие яркие… Почти как наяву. Вас штыком к амбарным воротам никогда не пытались прикрепить? Как бабочку в музее?

— Нет. Таким образом — нет. Я на передовой редко бывал.

— Так и меня не на передовой, на вокзале в Могилеве…

— А-а… Понимаю. Что ж, это бывает. Особенно на закате солнца или перед грозой. Я воспоминания имею в виду. Только у меня такое случается обычно под утро, если вдруг бессонница. А днем как-то не до того… Посмотрите вот. — Он протянул Басманову лист бумаги.

— Что это такое?

Крупным каллиграфическим почерком генштабиста там было написано:

«Радиограмма. Получена в 7 1/4 пополудни 22.XI с.г. Данкбарсфонтейн. Полковнику Басманову, полковнику Сугорину.

Настоящим довожу до вашего сведения, что в связи с особыми обстоятельствами, требующими моего длительного отсутствия в местах постоянного базирования, вам передается вся полнота власти и свобода действий на сухопутном ТВД. По согласованию с президентом Крюгером и объединенным командованием Оранжевой республики и республики Трансвааль полковник Сугорин сохраняет за собой пост Главного военного советника, полковник Басманов назначается командующим всеми добровольческими формированиями, а также территориальными частями и подразделениями, которые могут быть переданы под его оперативное управление. Все технические средства, материальные запасы и денежные суммы, в настоящее время размещенные на подконтрольных территориях, являющиеся собственностью „Братства“, поступают в ваше полное распоряжение. Согласно вышеуказанной договоренности с местными властями, полковники Басманов и Сугорин признаются непременной стороной в случае начала переговоров с властями Капской колонии и правительством Ее Величества о заключении мира или перемирия.

Примечание. Полковник Кирсанов с его группой переходит в ваше прямое подчинение.

Дано 22.11.99, Резиденция „Валгалла“.

И еще внизу, карандашом, чтобы легко можно было стереть, несколько групп по пять и более цифр.

Басманов дочитал до конца, положил могучую бумагу поверх карты, сначала прищелкнул языком, потом громко и весело рассмеялся.

— Господин Главный военный советник, — обратился он к Сугорину, смотревшему на него с чересчур серьезным, даже озабоченным лицом. — Не сочтите за труд, достаньте из тумбочки рядом с вами то, что там спрятано за радиостанцией.

Полковник послушно нагнулся и извлек бутылку шустовского коньяка.

— Это — последняя, из корабельных запасов, — сообщил Михаил. — Дальше переходим на подножный корм. Но повод того заслуживает…

Сугорин сел напротив, разлил в стаканы до половины, подтянул поближе тарелку с тушеным слоновьим хоботом (а Басманов и не знал) и нарезанной ломтиками местной редькой.

— Ну, за неимением лимончика… А теперь рассказывайте, что вы по поводу всего этого думаете. Вы же тоже из этих… магистров.

— Вы будете смеяться, как я только что, — сказал Басманов. — Я, как вам известно, не телепат, не маг, обычный офицер, просто повидавший намного больше, чем рассчитывал увидеть, особенно — до начала вселенской катастрофы, каковой я считаю несчастную и проклятую Мировую войну…

Сугорин кивнул, соглашаясь и ожидая продолжения.

— И, тем не менее, за пять буквально минут до вашего появления с депешей, она же в просторечии — карт-бланш, меня вдруг охватило странное чувство. Чувство абсолютной свободы. Это трудно передать словами, я не литератор, нечто похожее на то, что мог бы ощутить человек, долго сидевший в Трубецком, допустим, бастионе и вдруг выдернутый из камеры, получивший на руки выписку из Высочайшего рескрипта об освобождении, восстановлении во всех правах и дозволении впредь распоряжаться собой по собственному усмотрению.

А на улице солнышко светит, Нева несет свою державную волну, Дворцовая набережная на том берегу во всем великолепии… Ваше первое побуждение в таком вот варианте?

Сугорин качнул головой.

— Знаете… Если бы мне было столько лет, сколько вам сейчас, непременно привел бы себя в порядок и закатился к «Медведю», при наличии денег, естественно. У нас в академии на Дополнительном курсе[70] заведено было отмечать значительные события только там.

— А потом? — настойчиво продолжил Басманов.

— Мы, кажется, не об этом говорили, — перебил его Сугорин, — а о вашем «предвидении».

— Да так и есть. Я подумал, точнее — ощутил «ветерок свободы», задумался, вспомнив, какая бывает «свобода», а тут и вы с радиограммой.

— Очень интересно, Михаил Федорович, очень интересно. Вы, естественно, по должности в «Братстве» знаете намного больше моего. Или догадывались о чем-то подобном бессознательно. Но неважно. Мы имеем то, что имеем. Как вы это можете объяснить?

— Да никаких загадок. Такое уже бывало, и не раз. Либо у наших товарищей появились новые планы, о которых они пока не сочли возможным нас поставить в известность, либо — внезапно возникшая опасность, угрожающая им, но не затрагивающая нас по причине невовлеченности. Такое бывало… — повторил Басманов.

Он догадывался, какая именно опасность могла проявиться, но объяснять это Сугорину не имело смысла. И — необходимости. Слишком много дополнительных вопросов у него возникло бы.

Да тот и не горел желанием добиваться разъяснений. Его интересовало другое.

— То есть, если я правильно понял, нас здесь оставили на произвол судьбы? Выплывай как можешь, плыви куда хочешь?

— Чтобы совсем оставили — нет! Такое невозможно. Но сколько-то времени, месяц, год, я не знаю, нам позволено, позволено, а не приказано, поступать по собственному разумению. Хотите — воюйте, как сумеете и пожелаете, хотите — бросьте все. «Вся полнота власти и свобода действий», — красиво звучит.

— Еще красивее — «и все денежные суммы». Это примерно сколько?

Басманов вздохнул и показал пальцем, что неплохо бы налить еще.

— Это, Валерий Евгеньевич, попросту означает — сколько угодно. Миллион, миллиард — не имеет значения. В здешних банках, конечно, таких сумм нет, но к нашим услугам и любые другие. С лондонскими у нас есть деловые отношения… Еще кое с какими. Вот эти цифирки внизу — как раз номера счетов и банковских хранилищ.

— Да не может быть! — не поверил Сугорин.

— Может, может. Так что суть не в деньгах. Совсем в другом… Воевать дальше будем?

Сугорин думал долго. Даже отошел к окну, повернувшись к Басманову спиной, чтобы не видеть его взгляда.

Наконец вернулся, сел, начал барабанить пальцами по краю стола.

— Я помню, что вы мне говорили, приехав меня вербовать на эту войну. Очень убедительно. Я согласился, бросил все: свой дом, свою книгу, вновь облачился в доспехи, как Дон Кихот. С тех пор что-нибудь изменилось?

— Конечно, нет. Мы с вами уже сделали то, что представлялось невозможным. И наши друзья сделали все, чтобы обеспечить эти победы…

— Так о чем еще говорить? Будем продолжать, благо имеем на руках вот это… — Он потряс в воздухе радиограммой. — Тем более, Михаил Федорович, напомнив мне о событиях семнадцатого года, вы еще более меня укрепили. Очень надеюсь, что наши с вами действия сделают их более невозможными. Хотя бы в этой реальности. Тогда здесь можно и остаться. Я вообще-то ретроград, и новые веяния мне не слишком приятны. Я ведь сейчас где-то там, — он неопределенно махнул рукой в сторону севера, — Александровское училище заканчиваю. Через полгода выпуск. По выпуску был седьмым, что позволило выйти в Отдельный лейб-гвардии стрелковый батальон. Чем плохо — прожить лучшие годы еще раз, убедиться, что никакого семнадцатого, а лучше и четырнадцатого тоже не случится…