Ветер в лицо - Николай Руденко

— Скажите, пожалуйста, Николай Григорьевич, вы на фронте тоже были врачом?

Николай Григорьевич вдруг покраснел, взглянул на Виктора, словно тот сказал что-то недозволенное, бестактное.

— Не совсем, — ответил он, запинаясь на словах: — Я, видите ли, недавно из института.

Виктору стало не по себе. Как он мог потерять ощущение времени?.. Фронтовой врач, делавший Виктору операцию, был таким же молодым, как и этот, но вместе с тем он тогда был ровесником Виктора. Этот же лет на десять моложе. Когда закончилась война, ему было лет шестнадцать... Как идет время!

Виктор лежал уже полторы недели, а ему все еще не позволяли ходить даже на костылях. Он попросил перенести его кровать на большую стеклянную веранду. Днем широкие окна веранды открывались, с Днепра доносился влажный, прохладный ветерок, гудки буксиров и пароходов, голоса детворы. Это скрашивало однообразные будни больницы.

Как-то Виктор услышал за забором мальчишеский голос, протяжно звавший:

— Сот-ни-ик!.. Сот-ни-и-ик!..

Виктор вздрогнул. Кто его зовет?.. Прислушался. Вот уже не один голос, а два, потом три. Ему показалось, что среди других мальчишеских голосов он узнал голос Олега. Но кто же Сотник?.. Он никогда не думал, что в его родном городе есть однофамильцы. Раньше ему не приходилось встречать такую фамилию. Оказывается, однофамильцы есть, и у них растут дети. Голоса приближались. Виктор поднялся на локтях, вглядываясь в зеленый квадрат открытой калитки, ведущей в густые заросли молодой акации.

Из кустов высунулась взъерошенная мальчишеская голова, загорелые плечи. Мальчик в желтой майке прыгал на левой ноге, ковыряясь пальцами в босой подошве правой. Он, видно, загнал занозу и пытался вынуть ее ногтями. Но вот на помощь товарищу прибежал Олег. Виктор узнал его сразу. Белокурые, выгоревшие на солнце волосы, клетчатая сорочка с короткими рукавами и коротенькие, выше колен, штаны. Олег посадил своего дружка на землю и начал сосредоточенно выковыривать занозу. Все это происходило метрах в тридцати от веранды, и Виктору было хорошо видно смешное в своей чрезмерной серьезности лицо Олега.

— А почему Володька стал командиром? — недовольно спросил мальчишка в желтой майке. — Ты разве не хочешь, Сотник?..

— Пусть немного побудет. Потом — я... — важно ответил Олег. — Вот видишь? — и он что-то показал на ладони.

В жизни Виктора случалось немало и неприятных, и радостных неожиданностей. Но то, что произошло сейчас, ни с чем сравнить нельзя было. Он рванулся вперед, потянулся всем телом, забыл о боли, о рекомендациях врачей. Он, пожалуй, соскочил бы с кровати, если бы обеспокоенный голос санитарки не остановил его вопросом:

— Что с вами?.. Больно?

Теплые женские руки взяли его за плечи, осторожно подтянули к подушке, поправили одеяло на груди.

А за забором продолжалась деловое совещание. У мальчиков были свои заботы, свои радости и печали.

— Ты, Кимка, — приказал Олег, — никому не говори о кобчике. Это — наша тайна. Ладно?..

— И Володьке?.. Он же — командир.

— Володьке можно...

Ребята снова унеслись в кусты. Их голоса отдалились и вскоре стихли.

Олег Сотник!..

Как молнией озарило память Виктора. Теперь он узнал того мальчика, которого напомнил ему Олег на берегу Днепра. Тот мальчик, что смотрел на него серыми смеющимися глазами сквозь дали и туманы прошлого от калитки родительского двора. Это же на него поглядывало издали его детство. Это был он сам, восьмилетний Виктор Сотник. Когда-то у него была такая фотография. Все его детские фотографии остались дома, у старой матери, которая умерла в первые дни войны. Теперь в памяти стирались живые очертания детства. Если бы Виктор вдруг разыскал эту фотографию, он бы ее, наверное, узнал не сразу. И ему припоминается — именно таким был взгляд у белокурого мальчика-школьника, который стоял, опираясь плечом на родительские ворота. Фотограф щелкнул именно тогда, когда он выходил со двора в школу.

Как похож Олег на этого мальчика — на малого Виктора Сотника!

Но что же это значит?..

Это означает, что Федор его обманул. Виктор припоминает, каким Голубенко был растерянным, неуверенным в своих ответах и ​​движениях. Однако сама встреча и разговор были такими неожиданными, что каждый на его месте держался бы неуверенно и растерянно. Где же было взяться подозрениям? Теперь ясно, почему Федор с завидным упорством избегал встречи с ним!..

А как же Валентина?.. Неужели она заодно с Федором? Неужели они условились об этом еще до встречи на вокзале? Мол, если вернется, — скрыть от него правду. Он уедет, обо всем забудет, начнет новую жизнь. Будет у него жена, будут дети. Зачем ему Олег?..

Это более чем жестоко!

Часы тянулись в тяжелых раздумьях и сомнениях. Виктор принимал решения, отметал их, искал новые, но так и не мог найти ответа — как ему действовать, что делать?..

Всю ночь мело пыль, бросало мелкие камешки в окна. Виктора перенесли в палату. Он прислушался к стонам ветра, — и ему казалось, что клокочет и бурлит не за окнами, а в нем самом, в потревоженных глубинах души...

Он уже не думал о поступке Федора. Но Валентина!.. Если она по собственной воле пошла на этот обман, то стоит ли ему страдать по ней? Не лучше ли признаться себе, что она была жестокой, ошибочной случайностью на его жизненном пути? Может, это было бы лучшим выходом из запутанного лабиринта, в котором он почти целое десятилетие блуждает без каких-либо надежд...

Ответ на все вопросы пришел тогда, когда он его меньше всего ожидал. В воскресенье к нему пришли Валентина и Федор. Они были празднично одеты, веселы. На Валентине переливалось легкими волнами шелковое салатовое платье. Волосы тщательно причесанные, колоскового цвета. Глаза голубые, слегка прищуренные. В руках букет белых, красных и синих цветов. От ее движений, улыбки, от едва слышимого шелеста шелка повеяло на Виктора чем-то степным, свежим, юным. Она была как наэлектризованная, и от нее проскакивали невидимые искорки. Тот, кто видел ее сейчас, не мог бы поверить, что она способна на долгую молчаливую грусть.

— Ну, как, тебя еще не до конца замучили? — спросил Федор, улыбаясь.

— Ничего, — пытаясь овладеть собой, ответил Виктор. — Терпеть можно. Садитесь.

Валентина легкими движениями поставила букет в прозрачную вазу, наполненную водой.

Но вот она оглянулась и встретилась взглядом с Олегом, что, виновато улыбаясь, выглядывал из зарослей желтой акации. Наверное, играя с ребятами, он видел, как Федор и Валентина заходили во двор больницы, и, не очень заботясь о соблюдении правил, перелез через ограждение.

Виктор, заметив ее смущенный и растерянный взгляд, тоже посмотрел в сад. Он позвал Олега на веранду. Федор пытался урезонить Сотника: мол, детям посещать больнице не разрешается, но было уже поздно...

Сложилась необычная ситуация, в которой все, кроме Олега, напоминали актеров, что, пережив крах жизненных надежд и иллюзий, все же вынуждены были играть веселые роли.

Началась беседа, в которой слова ничего не значат — все не в словах, а далеко вне их, как солнце за густой листвой деревьев, когда люди специально скрываются в тени.

Конечно, Сотник мог бы сразу прекратить эту фальшивую игру, дав понять, что он знает правду, которую от него упорно скрывали супруги Голубенко. Но что-то его сдерживало. Виктор даже знал, что именно: ему хотелось проследить за поведением Валентины. Неужели у нее не дрогнет ни одна жилка? Ведь она мать... Где же ее материнское сердце?

Федор думал только о том, как бы поскорее покончить с неприятным визитом, но обязанность простой вежливости заставляла задержаться хотя бы на четверть часа. На его лице выступали капли холодного пота, и он время от времени отирал их платком.

Валентина барахталась между любовью и ненавистью и, не имея возможности что-то решить, пыталась как можно естественнее выполнять обязанности давней дружбы.

— Вот мы его сейчас заставим отведать наших изделий. Давай сумку, Олег, — обратилась она к сыну.

Олег дернул блестящий замочек на застежке-молнии и, радостный, розовощекий, начал доставать из сумки разные пирожные, испеченные Валентиной по рецепту Лиды.

— Она на этот раз их даже не сожгла, — шутил Федор.

— Дядя, а вы попробуйте. Вкусно! — советовал Олег, одетый в новую матроску.

— Садись ближе, моряк, — сказал Виктор. Тепло, родительское тепло, неизвестное ему до сих пор, завладело его сердцем. Но оно было горьким, как дым на пепелище.

— Олег, лучше расскажи, какую ты рыбу поймал, — сказала Валентина, чтобы перевести разговор на другое.

— Не надо, мама!

— А я расскажу, — смеялась Валентина.

Олег бросился на мать, закрыл ей рот рукой.

— Не говори!..

Очевидно, то, о чем собиралась рассказать Валентина, больно кололо самолюбие малого рыбака.

Мальчишку выручил Федор, сказав, что Доронин собирается ехать в Киев за Горовым.

— Выписывается? — спросил Сотник.