Чёрная маркиза - Олеся Луконина

Проследив за его взглядом, она опять коротко рассмеялась, но корсаж застегнуть и не подумала.

— Ты — женщина, — серьёзно поправил Дидье, а потом спросил с любопытством, не удержавшись: — Неужто ты и впрямь… кишки бы им выпустила?

И она так же серьёзно ответила, прямо глядя на него:

— Если ты достал нож, малыш, будь готов убивать, а не пугать. Если ты решил только напугать — тебя не испугается никто. Они должны видеть, что ты готов убить. — Она помолчала, продолжая пытливо его разглядывать, и он невольно смешался, опустив ресницы под этим проницательным взглядом. — Как тебя зовут, малыш?

— Дидье, — проглотив слюну, ответил тот едва слышно. Сердце у него в груди то сладко замирало от томительных предчувствий, то колотилось так, что стук этот, наверное, был слышен в другом конце грязного проулка.

— Жела-анный… — почти пропела она. — А я — Каролина. Вон мои комнаты, над трактиром, — не глядя, она небрежно ткнула пальцем на пару узких окон над их головами. Пойдём со мною.

Продолжая неудержимо краснеть, — от его щёк, наверное, можно было запаливать костёр, — Дидье покусал нижнюю губу и честно признался:

— У меня нет денег. — Это была правда — Рене выдавал ему несколько ливров раз в неделю, и к этому времени он всё уже потратил, в основном на сладости. — И… я ничего не умею. Я никогда ещё этого не делал.

Медленная дразнящая улыбка расцвела на ярких губах Каролины:

— Сколько тебе лет?

— Четырнадцать, — хрипло пробормотал Дидье и только ахнул, задохнувшись, когда она на мгновение крепко и ласково накрыла ладонью ширинку его штанов.

— Послу-ушай… — опять словно пропела она, прижимаясь маленькой твёрдой грудью к его предплечью. — Мне не нужны твои деньги. И я сама научу тебя всему, что нужно. Не бойся, я чистая. Я не ложусь абы с кем.

— Я не боюсь, — по-прежнему хрипло вымолвил Дидье, направляясь за ней наверх по наружной лестнице, как зачарованный.

Он соврал. На самом деле он боялся, да ещё как — того, что оконфузится, что она наконец просто высмеет его и прогонит прочь.

Сейчас-то он понимал, как ему тогда повезло. Каролина, как она сама со смехом призналась, распуская волосы и небрежно сбрасывая прямо на пол шуршащие юбки, любила любить. И не стеснялась ни своих желаний, ни своего тела, отдавая так же щедро, как и брала.

В этот вечер она не спускалась в трактир, а когда хозяин нерешительно постучал в дверь комнаты и позвал её, она только перевернулась на другой бок, послала его ко всем чертям и тихо рассмеялась, снова жадно впиваясь припухшими губами в губы Дидье.

Уже перед рассветом, расслабленно и блаженно растянувшись поперёк своей развороченной постели, затылком на его животе, Каролина мечтательно произнесла:

— Сколько бы ни было у тебя женщин, малыш, но меня ты будешь помнить всегда. Потому что я — первая.

Дидье согласно кивнул, и сердце у него странно защемило.

С Каролиной он утолил свой голод по простым прикосновениям другого человека. После смерти матери никто не обнимал его, не целовал, не тискал, не тормошил, не причёсывал ему пальцами вихры. А Каролина нежила и миловала его с таким же удовольствием, что и его мать, и он чуть ли не мурлыкал, блаженствуя в её руках, как котёнок, вылизываемый кошкой.

Впрочем, вылизывать она его тоже вылизывала, буквально лакомясь им, и проделывала другие вещи, затмевавшие ему разум и заставлявшие просто умирать от стыда и наслаждения. А она, задыхаясь от смеха, нетерпеливо требовала от него того же, что делала с ним. И он тоже вынуждал её всхлипывать, кричать и терять разум, распростёршись ничком на постели.

В этой постели он раз и навсегда понял, что в плотских играх нет места ни страху, ни боли, ни стыду, что утехи тела так же веселы и радостны, как игры щенят, кувыркающихся на солнцепёке, как игры ласточек, танцующих над блестящей гладью ручья.

Чистая радость, чистый восторг.

Дидье мог бы сказать о Каролине то же, что Господь наш Иисус сказал о Марии Магдалине: «Простятся ей грехи её многие за то, что она возлюбила много».

Тогда он приходил к Каролине так часто, как мог, пока они с Рене были в Квебеке. Мастер, конечно, знал о его ночных отлучках, но ничем не показал этого, ничем его не укорил. Только поглядывал с непонятной печалью.

Уже перед самым их возвращением в родное селение Дидье, вновь наведавшись в трактир «Голубь и роза», не нашёл там Каролины. Трактирщик, толстяк Оноре, сперва ничего не захотел ему объяснять, но, поглядев в бледное лицо мальчишки, сжалился и отрывисто объяснил:

— Исчезла, как не бывало. Даже тряпки свои оставила. Или с графом каким сбежала, или краснокожие выкрали. Вот чёртова… бабочка!

Это слово прозвучало в его устах ругательством, а Дидье сердито мотнул головой, стряхивая с ресниц набежавшие непрошеные слёзы.

Он действительно запомнил её навсегда, свою первую — её заливистый грудной смех, гортанные стоны, родинку на точёном, гладком, как шёлк, плече, аромат её кожи и волос, похожий на аромат только что распустившегося цветка. Именно с ней он впервые познал всю красоту, желанность и уязвимость женского тела.

Он молился за Каролину каждую ночь по пути из Квебека.

Потом перестал молиться.

Но не забыл.

Родная деревушка после Квебека показалась Дидье какой-то убогой, а люди — сумрачными и чересчур немногословными. Хотя, возможно, они были такими всегда, просто раньше ему не с кем было сравнивать своих односельчан.

Почти трёхлетняя Мадлен вмиг его узнала, с радостным визгом кинувшись к нему в руки, и он со смехом подбросил её к самому потолку. Девчушка продолжала визжать и дрыгать ножками, что-то болтая, — крепкая, как розовое яблочко, щекастенькая и сияющая улыбкой. Благодарение Богу, она была жива и здорова, подумал Дидье, прикрывая глаза.

Больше никто из домашних при виде него особой радости не проявил. Возившаяся у очага Адель сдержанно его поприветствовала, остро оглядев с головы до ног, а Инес, лущившая кукурузные початки за дощатым, чисто выскобленным столом, едва глаза на него подняла, что-то невнятно пробормотав. Впрочем, обе чинно поблагодарили его за немудрёные подарки, которые он тут же с улыбкой достал из своего потрёпанного дорожного мешка — затейливо украшенные костяные гребни.

Мачеха всё-таки не преминула сухо попенять пасынку за то, что тот без толку растратил деньги на ненужные побрякушки. Глядя в её замкнутое тонкое лицо под сенью туго завязанного чепца, Дидье невольно сравнил её с Каролиной и печально подумал, что Адель выглядит лет на двадцать старше той, хотя обе женщины были почти ровесницами.