История второй русской революции - Павел Милюков

Декларация начиналась ссылкой, опасной для самого правительства, на «преступное легкомыслие и слепой фанатизм» людей, приведших в союзе с прямыми «изменниками и предателями» к «грозному часу» прорыва на фронте. Тотчас же делалась и другая ссылка — на «могущие выступить притаившиеся силы контрреволюции»: она, очевидно, предназначалась для удовольствия Советов и устанавливала равновесие. Конечно, правительство по-прежнему упорно «верило», что кризис — «к выздоровлению, а не к смерти». Оно обещало действовать «с энергией и решительностью» на оба фронта — «анархических и контрреволюционных покушений». Оно по-прежнему поощряло солдата «бодро идти в бой» тем соображением, что «ни одна капля крови не прольется ради аннексий и контрибуций». Оно давало при этом новое неосуществимое обещание — созвать союзную конференцию в кратчайший срок, в течение «августа», и пригласить туда «наряду с дипломатами также представителей русской демократии». Далее повторялось обещание, уже вырванное у первого коалиционного правительства и тоже заведомо неосуществимое: провести выборы в Учредительное собрание уже 17 сентября. Давалось далее новое маловразумительное обещание «привлечь представителей общественных организаций для образования коллегиальных органов областного управления, объединяющих ряд губерний (переход к «федерированию» областей?). «В ближайшее время» обещалось издание постановления об уничтожении сословий и об окончательном упразднении гражданских чинов и орденов. Для защиты труда трудно было обещать что-либо новое. И декларация лишь напоминала о сделанных уже уступках: о «немедленно приступающем к работам» экономическом совете и о главном экономическом комитете, которые создадут, наконец, «общий план организации народного хозяйства и труда» и разработают меры по «контролю промышленности». Тут же перечислялся ряд широчайших проектов по рабочему законодательству, «разработанных» и имеющих быть проведенными «в ближайшие дни». В области земельного вопроса сравнительно с только что (5 июля) принятыми главным комитетом основными положениями реформ декларация высказывалась намеренно скромно и сдержанно. Нужно, по-видимому, было показать, что кн. Львову не из-за чего было уходить. Быть может, впрочем, тут сказалось и недружелюбное отношение других членов кабинета, капитулировавшего перед Черновым (см. выше). «Вся земля с недрами, водами и лесами должна быть изъята из товарного обращения, распоряжение землей должно принадлежать всему народу; ...пользование... должно быть обеспечено трудовому населению на началах общегражданского равенства» и т. д. В декларации земельные мероприятия «по-прежнему определяются убеждением, что в основу... должна быть положена мысль о переходе земли (даже не «всей») в руки трудящихся (тезис первой сессии главного комитета см. выше). Однако тут же перечислялись с формальной стороны четыре «очередные» задачи: ликвидация старого землеустройства, сохранение земельного фонда до Учредительного собрания, организованная деятельность земельных комитетов («не предрешающих основного вопроса о праве собственности на землю») и устранение самочинных способов разрешения земельного вопроса о праве собственности закономерным урегулированием земельных отношений.

Влияние неудачи наступления. На следующий день, 9 июля, катастрофа, начинавшаяся на театре войны, дошла до сознания даже тех политиков, которые за шумом внутренней партийной борьбы не хотели знать о том, что делается на фронте. В настроении исполнительного комитета военная неудача на фронте отразилась полным состоянием паники, при котором советские деятели ни о чем другом не могли думать и говорить, кроме угрожающей им «контрреволюции», военной диктатуры и т. п. В этой обстановке и вопрос о реорганизации правительства получил новое освещение. Вожди «революционной демократии» вспомнили про пример Франции и решили, по предложению Дана, превратить министерство в «комитет общественного спасения». В ночь на 11 июля 262 голосами при 47 воздержавшихся (большевиках) была принята следующая резолюция меньшевиков и социал-революционеров: «1. Страна и революция в опасности. 2. Временное правительство объявляется правительством спасения революции. 3. За ним признаются неограниченные полномочия для восстановления организации и дисциплины в армии, для решительной борьбы со всякими проявлениями контрреволюции и анархии и для проведения всей той программы положительных мероприятий, которые намечены в декларации. 4. О своей деятельности министры-социалисты докладывают объединенному собранию исполнительных комитетов не менее двух раз в неделю».

На этот раз правительство, видимо, не обнаружило особой благодарности за двусмысленный дар, наделявший его в полном составе правами, которыми отнюдь не обладал сам даритель. За этот дар министры-социалисты обязывались к сугубой отчетности «не меньше двух раз в неделю». Обеспечив декларацией свой фланг слева, со стороны Советов, правительство начинало размышлять о том, как обеспечить фланг справа, со стороны Государственной думы. Оно употребило для этой цели меру, не менее странную, чем мера, принятая относительно него самого исполнительным комитетом. Неожиданно для всех оно нашло и ввело в свой состав общественных представителей «буржуазии». 11 июля читатели газет прочли, что член Государственной думы И. Н. Ефремов назначен министром юстиции, а член Государственной думы Барышников — управляющим министерством призрения. При всей личной безупречности обоих трудно было догадаться, на чем основано их право представлять «буржуазию» во втором коалиционном кабинете. В 4-й Думе они принадлежали к пестрой группе прогрессистов: ко времени назначения вошли в новую никому не известную «радикально-демократическую» партию. Никакого проявления личной энергии, особенно важной в ведомстве юстиции после восстания, от них ожидать нельзя было. Быть может, в этом и заключался секрет их назначения, чрезвычайно раздражившего то учреждение, к которому они формально принадлежали: Государственную думу, узнавшую об их назначении уже post factum. Свое отношение к окончательно сформированному правительству Временный комитет Государственной думы выразил в новом постановлении от 12 июля. «Правительство, назначенное группой отдельных политических партий, — заявляла Государственная дума, — и принявшее в свой состав случайно подобранных лиц, не представляющих мнения многих влиятельных кругов населения, не может осуществить задачу спасения родины от внешнего врага и от внутреннего распада». Для этого нужно «правительство сильное, облеченное общим доверием, свободное от всяких партийных пут и стремящееся к одной общей цели», указанной выше. «Если правительство не отказалось от мысли о единении всех живых сил страны, оно не должно под видом коалиции проводить простое подчинение страны ее социалистическому меньшинству. Это тем более недопустимо и пагубно, что... именно деятельность некоторых социалистических партий повинна в разложении армии, в окончательном разрушении гражданского мира и в ослаблении трудовой дисциплины народа, то есть в устранении тех основных условий, без которых невозможно продолжение войны и восстановление внутреннего порядка». «Не в углублении партийных задач, а в объединении всех политических направлений и всех общественных слоев» комитет видел выход и «слагал с себя ответственность за последствия», к которым мог привести осуждаемый им способ составления нового правительства.

Заявления комитета Государственной думы, отражавшие настроения весьма широких и влиятельных общественных кругов по отношению к новому правительству, произвели должное впечатление. На заседании Временного правительства 12 июля И. В. Годнев обратился к правительству с предложением дать всем общественным слоям, не представленным в Советах, в том числе и Государственной думе, возможность быть выслушанными правительством и для этого собрать, помимо того съезда Советов, который был назначен на 15 июля, более широкое по составу собрание в Москве, например, 18 июля, в котором участвовали бы, помимо Советов, также и Государственная дума, городские думы, торгово-промышленный класс, кооперативы, профессиональные союзы, университеты и т. д. Предложение было поддержано А. В. Пешехоновым и А. Ф. Керенским. Последний на следующий день, сделав свой официальный визит исполнительному комитету и пригласив его на московское совещание в полном составе, сделал затем также визит и Временному комитету Государственной думы. Против «московского земского собора» высказался открыто только Мартов, обвинявший правительство, что оно хочет в этом собрании «растворить русскую демократию». По существу, конечно, совещание собиралось по приглашению и выбору правительства и получало самое большее лишь совещательный голос, если только дело не должно было ограничиться выслушиванием одних правительственных докладов. Такая постановка дела, разумеется, была глубоко отлична от претензии Советов трактовать правительство как свой подчиненный орган и в таком качестве передать ему «чрезвычайные полномочия». В этом противопоставлении, которое возвращало правительству всю первоначальную полноту его власти, заключался весь политический смысл московского совещания. Этого не могли, конечно, не чувствовать ни правительство, ни Советы. То обстоятельство, что правительство смогло провести подобное решение, а Советы стерпели его, показывало действительно, как глубоко изменилось соотношение сил после вооруженного восстания 3-5 июля и прорыва в ближайшие дни русского фронта.