История второй русской революции - Павел Милюков

Ход и исход деятельности второго правительства (первого коалиционного) не оставил места никаким дальнейшим иллюзиям по этому поводу. Единственной реальной задачей, которую ставило себе это правительство, было успешное окончание войны в согласии с союзниками. Но приемы, которыми имелось в виду достигнуть этой нормальной военно-дипломатической цели («демократизация» армии и циммервальдские начала внешней политики), оказались в полном противоречии с самими целями. Применение их не могло не привести политику власти — а с ней и саму власть — к решительному крушению.

Фиаско «демократической» внешней политики полностью обнаружилось уже к концу первого месяца коалиции. Грозные признаки неудачи военного наступления — неудачи, также предвиденной социалистами, появились уже к концу второго и последнего месяца коалиционного управления. Одновременно с противоречием между задачами военно-дипломатической деятельности и ее приемами развернулось другое, еще более глубокое и основное противоречие: в понимании всей задачи революции.

3. Это последнее противоречие — в области социальной политики — по существу было противоречием между научным и утопическим социализмом. Но при шаткости границ между тем и другим, при слабости умеренных течений социализма оно приняло вид острого классового противоречия между «демократией» и «буржуазией». Умеренные течения социализма были убеждены в невозможности социалистического переворота и безусловно признавали необходимость идти вместе с «буржуазией», но в то же время они не могли разорвать нитей, связывавших их в общий социалистический блок со сторонниками борьбы за немедленный социалистический переворот. Это внутреннее противоречие и вытекавшая из него неустойчивость тактики и погубили социалистический блок. Они просто сделали его ни для кого не нужным, ибо позиция «буржуазной революции» лучше и последовательнее защищалась несоциалистическими течениями и наиболее организованным из них — партией народной свободы. А позиция «социалистической революции» опять-таки если не лучше, то последовательнее развивалась большевистскими демагогами, находившими веру у солдат и рабочих. Призыв этих демагогов к углублению классовой борьбы рыл пропасть между двумя сторонами, и авторитет средних течений социализма потонул в этом прорыве.

4. Вместе с тем разрушалась и иллюзия единства той «общенациональной демократической платформы», которую защищал Церетели. Время искреннего, основанного на недоразумении и на незнании союза между социалистами и несоциалистами прошло. И «соглашательская» роль Церетели была сыграна. На очередь выдвигалось соглашательство без убеждения при полном свете вскрывшихся противоречий и при ясном понимании невозможности примирить их. Общенациональная платформа, которая могла бы заменить обанкротившуюся партийную, была только одна: восстановление силы и единства власти, чтобы сохранить за грядущим представительством всего народа свободу решений самых коренных вопросов политического и социального строя. Но господствующее понимание социализма отвергало самое первое слово этой платформы: отвергало применение силы государственной властью. Дальнейшее управление без применения силы было сознательным бездействием власти, прикрытым революционной фразой, потерявшей притом всякое конкретное содержание. Это бездействие власти равнялось добровольному самоустранению ее от всякого влияния на жизнь и умыванию рук перед тем быстро прогрессировавшим разложением во всех областях жизни, которое неизбежно вытекало из сознательного же разжигания центробежных стремлений или из потворства этому разжиганию. Допуская решительно все, революционная власть в итоге приходила к тому же результату, что и власть старого режима, которая ничего не допускала. В обоих случаях жизнь текла мимо неудержимым потоком, оставляя у власти печальное сознание собственного бессилия и парализуя ее волю в тех решительных случаях, когда уже и непосвященной публике становилось ясно, что нужно действовать, а действовать было поздно.

Если бы нужно было отметить собственными именами три фазиса бездействия власти, пройденные революционным правительством в двух предшествующих периодах и в том, который нам теперь предстоит описать: 1) бездействия, так сказать, бессознательного и наивного; 2) бездействия, основанного на убеждении и 3) бездействия, прикрывающегося фразой, то мы связали бы эти фазисы с именами кн. Львова, И. Г. Церетели и А. Ф. Керенского.

Личная роль Керенского в первом министерстве в качестве «заложника демократии» сводилась к парализованию всех попыток власти быть властью и всех ее усилий воспрепятствовать процессу организации «революционной демократии» под партийным политическим флагом. Во втором правительстве А. Ф. Керенский принял на себя положительную и в высшей степени ответственную роль возродителя боевой мощи армии на основе революционного энтузиазма и «революционной дисциплины». Конкретная задача поставила его лицом к лицу с необходимостью принятия конкретных мер, не укладывавшихся в кодекс «непротивления». А это привело его к полному противоречию с партийными единомышленниками и с самим собой. Из этого внутреннего противоречия ему так и не удается высвободиться, когда ход событий выдвигает его на пост главного носителя высшей власти. Постепенно противоречие становится все более заметным и для окружающих. Вместе с тем все более выдвигается личный элемент поведения этого общественного деятеля. Всей силой перегибая революционную колесницу в сторону твердой власти, основанной на реальной поддержке, но не решаясь порвать и с утопией, которая тянула эту колесницу в бездну, Керенский чем дальше, тем больше становился единственным связующим звеном между флангами, утратившими взаимное понимание, при центре, продолжавшем терять поддержку массы. Политическая позиция, в начале понятная и даже неизбежная, все более превращалась в одинокую позу, выдерживать которую становилось трудно для актера, а наблюдать со стороны — невыносимо для зрителя. И дальнейшее пребывание в этой позе объяснялось уже не порывом общественного служения, а влечением личного вкуса. Чем дальше продолжалось это топтание на месте, тем решительнее общая любовь к символической личности, воплощавшей в себе идеал революции, уступали место столь же острым чувствам вражды и ненависти к реальному политическому деятелю, ответственному за ее ошибки.

Затяжной характер министерского кризиса. Уход от власти министров к.-д. ночью 2 июля, открывший правительственный кризис и восстание 3-5 июля, его продолжившее, стало началом довольно длительного кризиса власти. При каждом переходе власти от одного революционного правительства к другому эти кризисы вообще становятся все более продолжительными и болезненными. Причина затяжного характера данного кризиса ясна из только что сказанного. При очевидной слабости социалистического центра он, по-видимому, не мог взять на себя создание чисто социалистического правительства. Лозунг «Вся власть — Советам», пока большинство в Советах принадлежало именно социалистическому центру, а не крайним, был в сущности для большевиков фиктивным лозунгом. Он был явно рассчитан на невозможность осуществления. С другой стороны, по самому существу своего взгляда на революцию как на «буржуазную» Церетели и его единомышленники вынуждены были опираться на «буржуазию».

Уход к.-д. в этом ничего не изменял. «Правда» еще 4 июля открыто издевалась над министрами-социалистами и заявляла, что она не верит уходу к.-д.: «Кадеты просто “пужают” наших добрых министров-социалистов: либо уступите нам в вопросе о земле, в вопросе о Финляндии, о рабочем контроле, либо мы уйдем — ей-Богу, уйдем, вот даже уже за шляпу взялись. Милюков и К° по богатому опыту знают, что нет лучшего средства оседлать Церетели, Чернова и других “социалистов”-министров, как пригрозить им своей отставкой. И они ждут, что и на этот раз им скажут: батюшка Милюков (или батюшка Шингарев), не уходи, ради Бога, на кого же ты нас оставляешь». Официоз советского большинства «Рабочая газета» тогда же действительно писала: «Мы против перехода власти в руки социалистов. Мы считаем необходимым добиваться всеми силами коалиции в министерстве с представителями буржуазии. Но с какими? С теми левыми элементами буржуазии, которые искренно сами стремятся к общей работе с нами, которые понимают требования революции, которые идут им навстречу. Такие элементы есть и во Временном правительстве, и вне его, и разрыв с ними был бы в высшей степени печален. Он осложнил бы положение революции; он мог бы оттолкнуть от нее ту массу буржуазной демократии в городе и деревне, которая искренно идет сейчас под знаменем революции». «Масса буржуазной демократии в городе и деревне» как раз шла за ушедшей из министерства партией.